И, вдруг фыркнув так громко, что законная очередь разом смолкла, Лушка вильнула тощей задницей и хлопком двери отрезала от себя дальнейшие рассуждения на интересную тему.
— В Прибалтику ездила. На «Бьиюк-Кабриолете». Они не знают, что такое «Бьюик»? Ну, это сундук тридцатых годов, но стоит миллион.
— Кооператор?!
— Гонщик. Он туда на соревнования. А у него вдруг давление. Не допустили. Вместо него — другой. А мы с трибуны смотрим. А этот другой, то есть на вираже — вжих!.. вжих!.. И вдруг колесо в сторону! Раз, раз, бум, трах — костей не осталось. А мы на трибуне. Мой побелел и раз-раз — в обморок. С трибуны грохнулся, щиколотку вывернул. Ну, я — дерг, дерг! — заморгал. Понять можно — если б не давление, это он бы без этого колеса, а мне цветы на могилку, а обратно — пешком. Ну, я его в «Бьюик-Кабриолет» — и на взморье. Не сезон, конечно, но пусть отдышится.
— Врать-то! — выслушав все, обиделась подруга. — Полмесяца назад у меня была.
— А «Аэрофлот» на что? — усмехнулась Лушка.
— А машина? — настаивала подруга.
— Деревня! Да в этих самолетах грузовые отсеки — как ангары, хоть с трактором лети. Если б не очередь, я бы там еще осталась.
— Какая очередь?
— Да так… Потом расскажу.
Но потом рассказывать не понадобилось, девицам было невтерпеж слушать про чужие виражи, они спешно придумывали свои, но, видя скучающую Лушкину харю, сникли — «Бьюик-Кабриолет» им было не выдумать.
— Встряхнемся, может? — предложила Лушка. — А то я одеревенела после больницы.
— Какой больницы? — вытаращила и без того круглые глаза подруга.
— Да не говори! Такие халявы… Все на следующий день вприпрыжку, а мне — постельный режим.
— Залетела?.. — Глаза подруги завистливо заблестели. Ей не получалось забеременеть и попасть на аборт, от этого подруга чувствовала себя неполноценной, лишенный риска балдеж терял остроту, однажды партнер увидел, что она зевает в самый неподходящий момент, и это беднягу настолько ошарашило, что он непроизвольно поник и даже как будто уменьшился.
— Ты чего? — спросила его смутившаяся подруга.
— Ну ты и кляча! — проворчал приятель, отваливаясь. — На кой я надрываюсь?
— Так тебе же надо! — моргнула подруга.
— А хрен ли мне в этом?
— Так и мне не очень.
— Так на черта?!
— А я больно знаю! Все так, и я так.
— Во, квашня! — изумился приятель. — А пошли вы все… Лучше гири кидать.
— Тебе гири, а мне чего?
— Твоя забота. Ну, блин! Это вы, бабье, мужиков низвели… Рвать тянет!
Он даже одеваться не стал, выскочил, как был, крикнув напоследок:
— В монахи, к чертям, уйду…
Что и послужило для остальных поводом узнать историю в подробностях, от которых потерпевшая и не думала удерживаться. Через какое-то время явилась развязка: строптивый приятель действительно подался в Печорскую лавру и стал то ли послушником, то ли еще кем.
— Представляете?.. — таращила глаза подруга. — Через мою… к Богу обратился!
Слушавшие хохотали и просили повторить сюжет с самого начала.
В дальнейшем подруга следила за собой, приноровилась зевать не раскрывая рта, скулы заворачивало за уши, но получался и дивиденд — кое-кто принимал это за подступающее вдохновение. Но, вообще-то, запал без Лу клонился к нулю, а другого на ум не шло, так что предложение поразмяться явилось как нельзя кстати.
Лушка и всегда была без бортов, а тут такое наворачивала, что мужской пол заклинился, наутро невозможно было пойти на работу, не застегивались проклятые джинсы.
— На работу! — хохотала Лушка. — А тут вам что?
К ней стояли в очередь, но утихали лишь на минуту, от безвыходности пользовали других, подруга постепенно стала подвывать, махала руками, пытаясь взлететь, а когда, израсходовавшись, от нее отворачивались, она ловила ближнего, даже если он был занят, в ней выросла дикая сила, обрушивавшаяся на того, кто попадался, и жертва теряла лик божий и становилась орудием, потом подругу одновременно изнасиловали все, кто там был, и она, сладостно всех исцарапав, наконец-то отключилась от напрасно дарованного сознания и выпала в том слое, где поминутно размножались простым делением и потому, надо полагать, пребывали в постоянном кайфе миллионы лет.
