– А за лесом?
– За лесом колхозное поле. Ну и хутор чей-то. Только там новые хозяева, я их не знаю.
«Мыза»… Само звучание чуждого слова раздражало Настю. «Хутор» остался в книге, близ Диканьки; однако вот этот просторный дом – «Сосны у озера» – тоже хутор, и он чрезвычайно ей понравился, понравился как раз удивительной для деревни основательностью, какой и в помине не было в старом бабулином доме, который и домом-то назвать большая честь. Домишко, чего уж. Домишко, отбрасывавший поселок городского типа на его настоящее место, в деревню, где ему и полагалось находиться. Но говорить об этом ни к чему.
Как раз уместно было рассказать, что ее работа закончена, теперь уже по-настоящему. Тезисы нужно представить на русском языке тоже («в комиссии не все читают по-английски», пояснила скромно), тезисы и несколько фрагментов.
– А мне дашь прочитать? – спросил он.
– Ты сначала книжку прочитай! – упрекнула Настя. – Ведь так и не прочитал?
Пришлось опять, в который раз, обещать, что «завтра же» пойдет в библиотеку.
Возвращались кружным путем, через рощу. Тропинка поднималась в гору. Прошлогодняя хвоя скользила под ногами, и, чтобы не оступиться, нужно было крепко держаться друг за друга, а еще лучше – останавливаться и целоваться, после чего требовалось перевести дух и только потом идти дальше, но никому из двоих дорога не показалась длинной.
Дом (он же хутор) возник перед Настей как-то внезапно и другой стороной, ярко и четко освещенный заходящим майским солнцем: солидный фундамент из тесаного камня, высокие окна на обоих этажах, на вершине пологого склона – высокое дерево с табличкой-оборотнем: то ли «Сосны», то ли «У озера».
Не Робин Хилл, конечно; ну и что? Зато у них там озера не было.
Собираясь к старикам, Карлушка загадал: если увидит гравиевую дорожку, то все остальное будет вспомнить легко: ступеньки, ведущие на террасу – или прямо в комнату? В комнату, да; но вначале нужно было пройти – прошлепать босиком – веранду с разноцветными стеклами.
Или я все это придумал? Солнечный день, цветные стеклышки, влажные ступеньки да та же гравиевая дорожка – все это видел когда-то в кино или у кого-то на даче, а по-настоящему существовал – и сейчас существует – только черный мячик с полустершейся полоской? Могло быть и так; однако пол в той комнате был теплым, и он сам водил маленькой рукой по разноцветным веселым пятнышкам. Он с удивлением смотрел на свою ладонь – нет, взрослая ладонь не помнила тепла, и поэтому так нужно было найти и увидеть все, что помнилось, начиная с гравиевой дорожки.
Карлу казалось, что он хорошо знает дедов хутор, однако вспомнить, где там у них гравий, не мог и проклинал себя за ненаблюдательность. И ведь так всегда: вытираешь руки привычным полотенцем, а если захочешь вспомнить, какие на нем полоски, ни за что не вспомнишь. И здесь то же самое: нужен толчок, импульс узнавания, чтобы ожила вся картинка, как он про себя это называл; ведь вспомнил, вспомнил и ступеньки, и комнату! Спокойно, не торопясь обойти знакомый дом и двор, чтобы суметь увидеть его таким, каким он был двадцать с лишним лет назад.
Однако медленно и в одиночестве обойти хутор не получилось. Расчет на легкий и беспредметный «гостевой» разговор тоже не оправдался: хотя дед с бабкой, похоже, в честь Настиного приезда заключили что-то вроде перемирия, свара готова была вот-вот разразиться. Как на бочке с порохом живут, привычно удивился он и с готовностью выскочил было в погреб за сметаной, но поймал красноречивый взгляд матери: Настя.
Во время обеда он мысленно перечислял не то, что удалось восстановить в памяти – теперь оно никуда не денется, – а то, что, наоборот, никак вспомнить не мог. Например, дерево с табличкой не укладывалось ни в одну из картинок. У входа в дом не увидел – не то с сожалением, не то с облегчением – гравиевой дорожки. Веранды на хуторе не было, зато всегда, сколько он помнил этот дом, с задней стороны находилась просторная терраса; несколько широких ступенек – каменных, не деревянных – вели в сад.
После обеда была прогулка с Настей около озера, и он почти забыл о странном пасьянсе из картинок, который сам же себе придумал. Прощаясь, все же спросил, пустившись на маленькую хитрость:
