– Очень советую: попробуйте «Наполеон», – предложил Степан Васильевич.
Нет уж, спасибо: «Наполеон» нужно есть только в домашних условиях и в одиночестве. Как ни осторожничай, вся вкусная штукатурка сыплется на стол, на колени, крем обязательно плюхнется на платье…
Когда официантка принесла счет, она потянулась к сумке, но Баев с улыбкой покачал головой и остановил ее руку.
Он проводил Настю до купе. В тамбурах, обходя куривших, слегка придерживал ее локоть; когда открывал дверь, негромко говорил: «Прошу».
– А вы в каком вагоне? – поинтересовалась Настя – не потому что было любопытно, а чтобы не молчать.
Оказалось, «СВ».
«Степан Васильевич», подумала она.
Настя никогда не была внутри спального вагона, но говорить об этом было ни к чему. Ничего, я тоже когда-нибудь поеду в спальном, назло вот таким, которые запросто ездят в нем на работу.
…Спустя полтора года спальный вагон стал явью, и как раз сейчас, в этом самом вагоне, Настя едет в ГДР.
А тогда, дойдя до своего купе, она протянула руку Степану Васильевичу, которую тот вместо рукопожатия поцеловал. Вынул блокнотик, написал что-то на листке, протянул Насте:
– Вот, на всякий случай, мой телефон в Берлине. А если вам случится в Лейпциге оказаться, непременно загляните на выставку, обещают много интересного. Да и вообще, мало ли что, заграница все-таки.
В Берлине?! В Лейпциге?..
– Спасибо; меня родные встречают, – ответила насколько сумела хладнокровно, однако листок спрятала в сумку.
В купе горела синеватая лампочка: не то любезность, не то забывчивость попутчиков. Оба спали.
Лежа в темноте, Настя вспоминала, кого ей напоминает новый знакомый. Руки всем женщинам целовал покойный свекор, у него это получалось естественно и вместе с тем галантно, и они сразу чувствовали себя настоящими дамами. А вот эти старомодные словечки: «позвольте», «прошу» и что-то еще… Присуха, вот кто так говорил, если переходил на русский. Ходили слухи, что доцент был замешан в какой-то темной истории. То ли у него нашли антисоветскую литературу, то ли он что-то передавал за границу. Чушь, конечно; бабьи сплетни. Тем не менее, что-то сомнительное действительно было, потому что из университета его выперли, о чем Насте сообщила бывшая однокурсница, некогда завалившая спецкурс по Голсуорси. «Выгнали поганой метлой», – с удовлетворением повторила она. Почему, за что, однокурсница не объяснила, но дала понять, что знает больше, чем говорит, и добавила глубокомысленно: «Важен результат».
Странно: кому он мешал, этот безобидный Присуха, до печенок преданный своим Форсайтам? В памяти у Насти остались усталые, не выспавшиеся глаза, пыльно-седоватая бородка, воротник сорочки с холостяцким номерком прачечной. Впрочем, сплетня то была или нет, уже не имеет значения. Научный руководитель, диплом, университет остались далеко позади – там же, где бывшие однокурсницы, которые пристроились кто куда: в школу, в библиотеку, а кто-то просто замуж – им диплом иняза нужен, как собаке пятая нога.
Когда поезд подходил к Берлину, начался дождь. Перрон вспух зонтиками – черными, цветными, клетчатыми. Ансельм появился один, без Лизы.
Тетка встретила ее вопросом: «Когда же ты сына привезешь?». Ансельм уверял, что такого рислинга она не пробовала, Настя распаковывала чемодан и тоже говорила, отвечала на вопросы, сама слыша свой заржавевший от неупотребления немецкий.
Радостная суета продолжилась за ужином с «таким рислингом», после чего племянница и тетка вдвоем отправились на прогулку – «посплетничать», как выразилась Лиза, и перешла на русский.
Жили они в тихом пригороде, до Берлина час езды. Ровное, как пробор в волосах, шоссе, ровно рассаженные и ровно подстриженные кусты, аккуратные, как на макете, коттеджи. Картинка напоминает взморье, только без моря и без пляжа. В одном из таких коттеджей жили Лиза и Ансельм Келер. Три комнаты, небольшая терраса, зато целых две ванные, одна из которых принадлежит Насте на все время ее гостевания.
Лиза не умолкает, ей редко случается говорить по-русски. Настя кивает, улыбается, отвечая на Лизины вопросы, но главное – дает ей выговориться. Сама она с наслаждением разминается после сидения в поезде и за столом. Дождя нет. Весенний воздух свеж и прохладен, как рислинг дяди Ансельма. Какая Лиза счастливая, что вот так просто, в любой момент может зайти в магазин и купить не то, что дают, а что хочется, и безо всякой очереди. А хочется всего сразу, хоть Настя только что поужинала: например, вон тех сухариков в зеленых пачках или сыр, расфасованный в небольшие прозрачные упаковки, не больше чем туалетное мыло, зато на каждой яркая цветная наклейка; прямо так и лежат в витрине.
