Свет в окне - страница 148
Как странно: Герман Лунканс, его отец, прошел сложный и неожиданный путь от скромного члена коммунистической ячейки до богатого кинематографиста и мог бы погибнуть в Сибири как антисоветский элемент, однако не погиб, а стал простым переплетчиком. Могло сложиться так, что трудился бы в переплетной мастерской до пенсии, если бы капризная судьба не потребовала симметрии: извлекла из небытия его знаменитый фильм, а самому Герману отвела роль свадебного генерала на открытии новой киностудии. Он только успел сказать: «Как странно», и эта фраза относилась к его новой роли тоже: отец не хотел участвовать в пародии. Не хотел – и был мгновенно и милосердно от этого избавлен.
Аглаю похоронили в начале февраля. Рядом заснеженным холмиком возвышалась дедова могила.
Простил ли он жену, успел ли простить?..
Трудно было представить их безмолвно лежащими в земле, без обычных перепалок, взрывающихся безобразными громкими скандалами, хотя в последнее время они оба стали слабыми и беспомощными: испуганный ссутулившийся старик в больничном коридоре и желтая иссохшая старуха, с усилием выпрастывающая руку из-под одеяла.
Через два дня после похорон Настя уехала в ГДР.
Карлу запомнилось несколько фраз – должно быть, он задавал какие-то вопросы, жена отвечала быстро, лаконично.
Дождешься у них путевки, как же.
Лиза прислала приглашение, она же обещала.
Все оформила, не волнуйся.
Не хотела тебя дергать – вам было не до меня.
А что, собственно, произошло? Жена взяла отпуск и едет в Германию проведать собственную тетку. А что одна едет, так это только естественно – им обоим такая поездка не грозит.
Резанула одна фраза: «Вам было не до меня». Этими словами Настя отделила себя от него, и – да, наверное, какая-то правота здесь была, но Карлу в ее голосе послышалась обида, которая его неожиданно задела. Если бы не одни похороны за другими, не предшествовавшая этому тревога за мать, не поездки на Аптекарскую и если бы, черт возьми, не Настин внезапный отъезд в ГДР – одним словом, если бы не все «до» и одно «после», то обиды бы ушли. Обнять бы ее покрепче, уболтать какой-нибудь ласковой чепухой, заверить, наконец, что впереди полным-полно отпусков, которые они проведут вдвоем – помнишь, ты хотела на Черное море, в пансионат? Или просто сварить бы кофе и выпить вместе, заливая ароматной горечью горечь в душе…
Ничего этого он не сделал – не хватило мудрости.
Или… или не хватило любви?
Чего-то не хватило.
Однако так он думал сегодня, спустя больше чем десять лет, а тогда, после возвращения с кладбища, было не до формулировок. Потому поступил, как всегда, если не знал, как себя вести: вышел с сигаретой на балкон.
На сцене это выглядело бы, как конец первого действия: Глостер выходит. Медленно гаснет свет.
Хотя… Это у Шекспира почти в каждой трагедии присутствует Глостер или Кент, а то сразу оба. Здесь проще: Карл выходит.
В тот вечер мелкий и злой февральский снег ветром задувало на балкон, поэтому приходилось держать сигарету в наполовину сомкнутой ладони, чтобы не промокла. Так он в детстве держал светлячка, а рядом на гравиевой дорожке стоял отец. Что ж, самое время поехать и отыскать тот дом, если он сохранился; станешь ждать лета, снова что-то помешает. Для матери это будет самым лучшим отвлекающим моментом, а Настя… Настя будет в Германии.
Вам было не до меня.
Один и тот же балкон, тогда и теперь, однако запомнил стоявший на полу цветочный горшок – откуда он взялся, куда делся потом? – цветочный горшок без цветка, но со съежившейся землей, на которую косо падал снег, и перед глазами всплыло кладбище, островки мерзлой земли и снег, снег вокруг.
Какое-то время было слышно, как в ванной льется вода, потом перестала. Прощально звякнул таз, который Мария Антуанетта задвигала под ванну. Дорофеевы, тихо переговариваясь, упруго и быстро прошли на кухню. Сейчас заварят какой-нибудь полезный травяной чай – и спать; не позже одиннадцати.
