Если бы он так и остался нищим художником, самое время было бы превратить его в революционера, и тогда бы он жил, наверное, до сих пор в этом доме, как старые большевики Севастьяновы из третьей квартиры. Откуда, кстати, они взялись? На доске их фамилии нет, строчка против квартиры № 3 пустая. И тут Ольку осенило: потому и нет, что они жили на нелегальном положении, скрываясь от жандармов! Или вселились под другой фамилией и решили ее не писать, все равно ведь не настоящая.
Нет, господин Гортынский в революционеры не годился – не похож на Севастьянова. К тому же он разбогател, а тут уж какая революция.
…Спустя год он отправляется на алмазные копи Южной Африки – не столько в поисках алмазов, сколько в попытке бежать от несчастной любви. Да, он давно уже влюблен, и предмет его страсти не кто иной, как госпожа Нейде из квартиры № 2, где сейчас живет дядя Кеша, у которого «Победа». Госпожа Нейде молода и так хороша собой, что на нее все оглядываются, а в магазине пропускают без очереди. Сколько бы раз Олька ни рисовала себе ее внешность, возлюбленная господина Гортынского выходила у нее похожей на Ирэн. Когда же Олька попробовала превратить Нейде-Ирэн в хрупкую брюнетку, получилась мать. Тогда, пользуясь отсутствием Гортынского, Олька собралась выдать красавицу замуж за какого-нибудь военного – например, за полковника с сердитой фамилией Буртс. А то, что ли, опять за Сержанта? – Фигушки. Полковник был высокий, стройный и худой, с начисто выбритой блестящей головой. Хотя… с такой головы, наверное, фуражка сползала бы, да и красавицу жалко; полковнику срочно были дарованы коротко остриженные белокурые волосы.
В этом месте пришлось притормозить, потому что госпожа Нейде замуж идти не хотела и тайком плакала на балконе, да так горько, что ей сочувствовала дворничиха… Какая дворничиха, уж не Клава ли?..
Запутавшись вконец, Олька проходила мимо доски, не поднимая глаз. Не знаю и знать не хочу, кто вы такие были. Какое мне дело до вас и до бывшего вашего дома с бывшим вашим зеркалом, перед которым теперь любой идиот может бриться. Мне все равно, слышите, даже если ваша красотка Нейде часами тренькала на рояле: ах, терция – доминанта – терция!
Я ненавижу ваш дом, я просто должна здесь жить. Я не виновата, что вы теперь не живете нигде и никто никогда не узнает, какими вы были на самом деле.
Порядок в доме может считаться порядком, пока смотришь на него собственными глазами, а потому не замечаешь. Стоит только представить, как он выглядит со стороны, тем более со стороны заграничного гостя, да еще женщины, как он моментально превращается в вопиющий беспорядок.
Лариса критически обводила глазами квартиру. Бросились в глаза, например, облупившиеся подоконники, особенно по контрасту с чисто вымытыми, празднично сверкающими стеклами. Да только ли подоконники! Чашки, привычные и совсем еще хорошие, однако на них кое-где видны щербинки; тарелки – редко две одинаковых, все разные: сервизом они с Германом обзавестись не успели, а сама она отвыкла от сервиза, разве что чаепитие у Тони напомнило. Полотенца в ванной прямо на гвоздиках висят, которые Герман вбил и покрасил белой краской, но гвозди остались гвоздями. Кран подтекает, и вода оставила вертикальную рыжую полоску ржавчины на раковине. Взялась проверять постельное белье – простыни старые совсем, пододеяльники заштопаны в нескольких местах… А трещины на потолке! Пусть мелкие, но ведь заметны!
Вот тебе и порядок.
Она никогда не была склонна к панике; не растерялась и сейчас. Все, что можно исправить собственными руками, не составляло трудностей; остальное требовало денег, которых не было и неоткуда было взять (к тем, родительским, она не притрагивалась – держала молодым на обзаведение, мало ли что понадобится).
Сын снисходительно отмахивался от беспокойства матери, зато невестка отнеслась с полной серьезностью и пониманием. В конце концов он сдался:
– Так что конкретно будем делать?
– Самое необходимое, – быстро ответила Настя. – Потолок подождет, зато ты покрасишь подоконники.
– Ладно, – охотно согласился Карлушка, – завтра куплю краску.
