Иное теперь. Громов приближался к дувалу, окаймленному сверху двумя рядами кирпича, и чувствовал, что в ногах не было прежней твердости. Испуганно колотилось сердце. Жалкими, нервными шажками он двинулся во двор и спросил у какого-то сержанта, как найти председателя выездного военного трибунала. Сержант указал на старую красную казарму с зарешеченными окнами.
Громов подтянул ремень, оправил гимнастерку (он и перед приговором трибунала не забыл бы о внешнем виде) и пошагал тверже.
У дверей, на цементной площадке, курили двое — капитан и старший сержант.
Увидев Громова, капитан сказал:
— Как хорошо, что ты пришел!.. Понимаешь, одно заседание у меня сорвалось, и я...
Громов замер от удивления, взглядом окинул с головы до ног знакомого капитана и вдруг, раскатисто, истерически засмеявшись, обнял его.
— Что с вами? — как от сумасшедшего, отпрянул от него капитан Щучкин — он и был председатель военного трибунала.
— Черт возьми! — радостно воскликнул Громов, хлопнув себя по лбу. — Бывает же так! Ведь я сам заседатель трибунала. Черт возьми!
Года полтора назад по рекомендации майора Шагова старшину Громова включили в список военных заседателей гарнизона. Но командиры частей применяли к провинившимся воинам в основном дисциплинарные меры воспитания и крайне редко отдавали подчиненных под суд. За целый год Громова ни разу не вызывали на заседания трибунала. Он и забыл об этой своей общественной нагрузке.
— Черт возьми! Я и сам трибунал! Черт возьми! — делая резкие жесты, восклицал Громов, волею обстоятельств внезапно перескочив со скамьи подсудимых в высокое кресло судьи. Скачок этот был так внезапен, а Громов так безумно обрадован, что, когда и во второй раз с восторгом на лице пытался обнять капитана Щучкина, тот отпрянул к старшему сержанту шепнув:
— Зови солдат. Он того, рехнулся...
Когда прибежали два солдата, Щучкин уже знал о причине радости Громова и никак не мог унять смех.
— Можете вернуться, все в порядке, — наконец сказал он солдатам.
Недоуменно постояв, они ушли. Громов спросил:
— А имею ли я теперь право судить?
— Представления о вашей замене не было, значит — можете.
В кабинете начальника солдатского клуба председатель трибунала ознакомил заседателей с материалами по делу обвиняемого. Суду подлежал солдат, укравший в госпитале у соседа по койке часы-штамповку. Часы были неисправны, и укравший продал их за тридцать пять рублей другому соседу по койке...
Члены военного трибунала вошли в кинозал клуба.
— Встать! Суд идет! — раздалась команда, и Громов почувствовал величие закона и дисциплины, верным слугою которых он был. С важной независимостью судьи он прошел по сцене и, окидывая взглядом стриженые головы солдат-новобранцев, чинно и не торопясь, сел на тот высокий стул, в котором на спектаклях в клубе сиживали цари и полководцы.
Подсудимый с конвойным, два свидетеля и адвокат — молодая девушка, недавняя студентка — сидели внизу перед сценой.
Председатель встал и огласил обвинительное заключение.
Громов презирал воров и знал, что за преступление, совершенное солдатом, можно дать либо от пяти до восьми лет заключения, либо два года условно. Из вопросов, который задали свидетелям и обвиняемому председатель суда, а потом и защита, ему было ясно, что первый клонит дело к максимальному сроку, вторая — к минимальному.
— У вас будут вопросы? — повернулся председатель к старшему сержанту.
— Нет.
— А у вас? — вежливо обратился капитан к Громову.
— У меня несколько вопросов.
— Пожалуйста.
— Подсудимый, встаньте, — начал Громов. — Почему вы имеете только два класса образования?
— До стойбища, где школа, ездить было далеко...
— Какой вы национальности?
— Камчадал.
— Я слышал, у людей вашей народности не бывает воровства. Почему же вы украли?
— Я взял, а не крал. — И солдат заплакал.
Председатель трибунала, недоумевая, спросил Громова:
— Что вы хотели выяснить?
— Личность подсудимого... — с достоинством ответил Громов. — Как видите, это наивный сын той народности, которая не знает воровства. Потому у него и не выработалось иммунитета в виде усвоенных с детства моральных норм.
