На этот раз она этого себе не позволила. Танцуя с мужем, она «подруливала» к тем майорам и капитанам, с которыми танцевала только что, и старалась сделать вид, что прислушивается к его словам с тем вниманием, на которое способна только жена, без меры влюбленная, смотрящая мужу в рот. Правда, как только они удалялись от партнеров, Зина расспрашивала, кто они по должности. Сперва Пучков отвечал ей, потом, посчитав, видимо, любопытство жены нескромным, отвечал односложно:
— Этот наш, а тот не наш...
— Ревнуешь?! — воскликнула Зина с такой радостью, будто бы эта ревность впервые доказывала ей, что муж ее обожает.
Больше она ни о ком не расспрашивала.
Позже других пришел на импровизированную танцевальную площадку генерал-майор Тальянов. Для него майор Шагов тотчас принес два стула, но генерал с добродушным неудовольствием сказал:
— Спасибо, Григорий Ефимович, но я еще не настолько стар, чтобы сидеть и смотреть, как танцует молодежь.
Он подошел к жене начальника политотдела — блондинке неопределенного возраста — и повел ее в танце. Зина заметила, что сотни глаз смотрят на эту пару, и ей захотелось станцевать с генералом, чтобы обратить на себя такое же внимание. Она села на стул, который принес Шагов, и генерал, отведя к стулу после танца блондинку, пригласил Зину. Он танцевал, стремясь не выбиться из ритма, и Зина ободрила:
— Вы танцуете хорошо, как молодой курсант...
— Увы, — улыбнулся генерал, — тридцать лет уже не курсант.
Потом Зину пригласил старшина Князев, и она ему не отказала. Но после она танцевала только с мужем, офицерами и курсантами, а если к ней подходил сержант или старшина, она отвечала, что уже приглашена.
Уже вечерело, когда буфеты стали свертываться, машины уезжать. Некоторые офицеры нехотя пошли с женами к семейным домикам, где предстояло жить до глубокой осени. Праздник кончился сказочным по красоте фейерверком, осветившим облака.
Оглядываясь на догоравшие в небе разноцветные ракеты, Зина медленно шла к домику мужа — единственному домику, где сейчас не было света. Пучков отпер дверь и вошел в необжитую комнату. Он включил лампочку, лежавшую на списанном самолетном аккумуляторе-проводку от движка еще не успели сделать, — и глазам предстала почти пустая комнатушка, с неразвернутой раскладной кроватью у стены, с фанерным самодельным столиком и дюралюминиевой скамеечкой на ножках из дюралевых труб.
Зина села на эту скамейку и сказала:
— Ох! Как я устала!
Пучков ходил из угла в угол и курил.
— Люди ужинают сейчас. Новоселье отмечают. А тебе досталась эта... будка! После приличной квартиры в городе жить в этой конуре!.. — изощрялась Зина в злословии.
Пучков промолчал. И она смягчилась.
— Ладно, милый. Давай наведем порядок...
Прежде чем постучать в дверь, Корнев долго вытирал ноги о протектор — мягкую каучуковую оболочку, в которую заключают бензиновые баки самолета. При простреле бака бензин начинает вытекать, рваные края протектора растворяются, делаются мягкими и заклеиваются. И самолет даже с простреленными бензобаками может выполнить боевое задание.
Недавно на аэродроме списали два бомбардировщика. Каучуковую одежду баков Пучков отдал Громову на хозяйственные нужды, а тот разрезал ее на коврики и «обеспечил» ими семью каждого офицера.
Захватил с собой один коврик и Ефим Беленький.
На стук вышла жена Беленького — Лена.
— Игорь! — воскликнула она радостно.
— «...Она вышла в сени, и гостю сразу стало тепло и весело!» — шутливо сказал Корнев. — Елена, ты становишься прекрасной, даже с напудренным носом. Из боязни влюбиться я скоро перестану к вам ходить...
— Бессовисний. У тебя язык надо вирвати, — Лена поспешно вытерла нос, — в муке обмурзалась. Пироги пеку. Празднувать будемо...
То, что Игорь сказал Лене, не было только комплиментом. Жена друга, еще недавно казавшаяся ему подростком, расцветала на глазах...
Года три назад, когда Лена приходила к училищу, чтобы повидаться с Ефимом через ограду (он был тогда курсантом, и его пускали в увольнение раз в месяц), Игорь и предположить не мог, что она может так похорошеть.
— Чего к тебе повадилась эта голенастая украинка? — недоуменно спрашивал Игорь всякий раз, когда курсанты сообщали его другу, что у проходной городка ждет его какая-то, по всему видать, шалашевка. — Брось ее, скромные девушки никогда не навязываются...