Петр вдруг обнял Зину за плечи и поцеловал в губы.
— А без этого нельзя? — строго спросила Зина и, привстав, хотела отодвинуть свой шезлонг, но он оказался привязанным к стене.
— Странно, почему я вас не прогоняю. И что вы нашли во мне? — спросила Зина, снизу прижимая к бедрам платье и снова садясь.
Петр, привалясь к ней и глядя в ее глаза, стал говорить о своей любви.
Зина ждала, что будет дальше, и пыталась согнать с лица снисходительную улыбку. Уж кто-кто, а она-то слышала разные признания и безошибочно могла отличить искреннее от фальшивого, настоящую влюбленность от показной.
Вот если бы этот человек, с виду так похожий на Строгова, ухаживал за ней с целью жениться... Но до этого было еще так далеко. Поэтому она, не отвечая взаимностью, лишь косвенно дала понять, что для будущей жены дипломата у нее в смысле анкетных данных все в порядке: в ее семье нет даже судимых... Но он с поспешностью вора, попавшего в чужой огород, пытался выскочить из пределов затронутой темы и стал говорить, в сущности, о пустяках. В его горячих словах Зина слышала неискренность.
«Нашел дурочку», — подумала Зина, но сказала другое:
— Ты сочинитель, Петя, фантазер.
— Ты мне не веришь... Но почему?
Петр вдруг пересел к ней и стал целовать ее шею, щеки, губы.
Выйти из шезлонга Зине было невозможно, и она, обвив его шею, вдруг сказала жарким шепотом:
— Глупенький, пойдем ко мне... Возьми туфли. Дай руку…
Петр глянул сперва на распахнутое окно, потом на туфли, лежащие под шезлонгом, и встал, подавая ей руку. Перехватив ее у запястья, Зина наступила на его ступню, твердо уперлась в землю другой ногой и внезапным ударом в плечо отбросила Петра к соснам, к обрыву.
Зина испугалась и бросилась было на помощь Петру, но, увидев, что до обрыва ему еще далеко, как рысь, отскочила к домику. А чтобы Петр не смог подойти к ней сзади, она прижалась спиной к стене и приготовилась к защите (этому тоже учил ее Строгов).
Но ее кавалер оказался выше того, чтобы мстить даме. Отряхнувшись и ощупав лицо, он понаблюдал, с какой готовностью обороняться стоит Зина у стены... и только сплюнул с досады.
— Извини меня, Петя! Я не думала... — в ее голосе послышалось сострадание.
Он не ответил.
— Но ведь ты сам же виноват...
— Ты хитра, как змея, и безжалостна, как зверь.
— Если бы мужчины уважали каждую женщину, как свою жену, природа не создала бы нас хитрыми. А я, слава богу, могу еще применить и грубую силу... Иначе разве стала бы я допускать так близко?
Он молчал, потирая щеку.
— Поверь, Петя, если бы я была твоей супругой, а на твоем месте был другой — ты бы иначе смотрел на мой поступок, — продолжала Зина оправдываться. И Петр подумал, что она ударила его не потому, что действительно была высоконравственной женщиной, а просто хотела продемонстрировать ему, как может поступать с ухажерами, преступающими границы дозволенного.
— Проводи меня... — сказал он.
— А ты можешь меня простить?
— За что же? Это я должен просить у тебя извинения.
— Правда? — и метнувшись от стены к нему, она так цепко схватилась за его руку, что при желании сбросить, стряхнуть Зину он смог бы это сделать разве что ценой вывиха своей руки.
— Как низко ты обо мне думаешь, — с искренней печалью сказал Петр и заглянул ей в глаза.
Зина положила голову на его грудь.
— Пойдем к тебе, Зина.
— Нет, Петя, не теперь.
— Глупышка, какую бы ночь мы с тобой провели! — и он кивнул на финский домик.
— Если б всю жизнь, Петя... — прошептала она, опустив его руку, и вдруг, не оглядываясь, побежала к главному корпусу санатория, как стыдливая девушка, у которой нечаянно вырвалось признание в любви.
Петр усмехнулся.
«Неужели втрескалась?» — подумал он и пошел в другую сторону.
Утром, когда Зина пришла на завтрак, Петр сидел уже за столом. Он небрежно кивнул на ее приветствие и не подал меню, что неизменно делал прежде. На его загорелой щеке белел квадратик пластыря.
— Супруги сегодня не в духе, — заметил их сосед по столу, машинист экскаватора из Норильска.
— Кореш, будь потактичней, — сказал его друг, — разве не видишь, что Петр Германович пытался поцеловать другую, чем и вызвал ревность...
