«Мы с клиентом должны посовещаться».
Я вернулся в первую комнату. Иногда, если повезет, ловля может начаться и кончиться в четырех стенах. Но бывает, что пойман оказываешься ты.
Там уже юрист. Мне он не понравился.
Я включил магнитофон.
«Ну что ж, Кенни, ты свое дело сделал хорошо…»
Адвокат сказал: «Мистер Миллс хочет изменить свои показания».
Я перевел взгляд на Кенни. Кенни смотрел на стол. Все-таки больше боится Дайсона, чем меня. Может, и прав.
«Мистер Миллс сообщил мне, что дал эти показания под вашим давлением».
Я посмотрел на юриста. Ах ты сука.
«Они не добровольно были даны. Мистер Миллс заявляет, что вы принудили его к этому запугиваниями и обманом».
И не возразишь. Послушать запись — так и получится.
«Кенни…» — сказал я.
Он бросил на меня быстрый взгляд. Храбрый взгляд в своем роде. Храбро-трусливый.
Я и сейчас голову отдам на отсечение. Все так и произошло. С вероятностью девяносто пять процентов. Ручаюсь даже за окровавленный нож, которым Дайсон перед ним помахал.
Как бы то ни было, взглядов лента не фиксирует.
Я не мог ему сказать при адвокате и магнитофоне: он все равно тебе припомнит, Кенни.
Нет, не припомнит. Потому что Кенни отмажет Дайсона. Вдвоем они будут ржать насчет того, как доконали меня. Кенни войдет теперь в кружок больших ребят.
Юрист, думаю, увидел. И детектив-констебль Росс, думаю, тоже. Что я на грани, вот-вот сорвусь. Лента таких вещей тоже не фиксирует.
И все-таки надежда — безнадежная надежда, — что Дайсон как-нибудь даст слабину.
Комнаты для допросов. Запах — как в заразных изоляторах.
Я пошел с Россом во вторую. О чем говорили Дайсон и юрист, пока меня не было? Суть я знал. Легавый блефует — не поддаваться, стоять на своем.
А теперь он даже мог заявить — и заявил, — что стал жертвой незаконных действий полиции.
Но Дайсон никакая не жертва — поверьте видавшему виды детективу-инспектору. Не жертва, а палач из палачей. Побоку все эти душещипательные байки, какими палачей перекрашивают в жертв: трудное детство и так далее и тому подобное. Он пустил Пателю кровь, потому что так хотел. Хотел и сделал.
Он молчал. Заговорил юрист. «Мой клиент не может ничего добавить к сказанному…»
Дайсон глядел на меня, и только. Теперь, когда я это вспоминаю, мне кажется, что он уже тогда там стоял, наверху, стоял и смотрел, как я падаю.
Потом Гиббс, новый суперинтендант, сказал, что ничем не может мне помочь. Никакого прикрытия не будет. Обстоятельства не позволяют. Полицию сейчас костерят все кому не лень. «Злостный нарушитель» — вот как он меня припечатал. Ему тоже понадобилось столкнуть меня вниз. Он не меньше моего хотел упрятать Дайсона, но вместо этого решил столкнуть меня вниз, в глубокую расселину.
Запах полицейских участков — даже в кабинете суперинтенданта. Кому захочется работать в таком месте?
А я надеялся — было, было, — что Патель не выкарабкается.
Юрист говорил. Дайсон глядел на меня. Глядел так, словно и передо мной помахал в проулке этим ножом. Попробуй выхвати, если сможешь. Я опять пошел в первую.
Адвокат Кенни сказал: «Мистер Миллс подтверждает свои первоначальные показания».
Пиво и сигареты.
Я сказал: «Подумай еще, Кенни».
Он смотрел на стол.
«Мистер Миллс…»
Иной раз говорят: света невзвидел. Да, что-то в этом роде. Что-то на меня нашло. Я видел только свои руки на горле у Кенни.
Я набросился на него при свидетелях — при адвокате и Россе, — так что адвокату пришлось вмешаться. На Кенни, на невиновного. Не на Дайсона даже.
Этому пришел-таки конец — так, по крайней мере, я считал. В том самом шестьдесят пятом, когда я поступил в полицию, Фримены переехали в Бристоль, и я подумал, что, если даже это не прекратилось раньше, теперь уж черта подведена. Хотя факт, секрет никуда не исчез. Тайно присутствовал.
Я искал на его лице признаки — сам не знаю чего. Грусти, тоски. Того, что могла бы заметить мама. Что с тобой, Фрэнк? Теперь-то я, конечно, понимаю, что препятствия, расстояния (Лондон — Бристоль) не обязательно означают конец того, что было.
Так или иначе, он всегда улыбался, всегда был весел. «Всех прошу улыбнуться». Так что как по нему поймешь?
