— Никакой цены я не назначал, — ответил Комар. — Сказал только, что двадцать пять процентов многовато будет. А сколько ты сам считаешь?
— Как тебе покажется двадцать?
— И двадцати много, — ответил Келли.
— А что же не будет много? — спросил Томми.
— Ну, Гэйли, приходится уж сказать тебе напрямик. Сколько ни спроси, все будет много.
— Значит, ты хочешь от меня отделаться?
— Вот именно.
Наступило минутное молчание. Потом Гэйли повернулся и пошел к двери.
— Комар, — с трудом выговорил он, — ты делаешь большую ошибку, паренек. Старых друзей нельзя так бросать, от этого добра не будет. Погубит тебя эта проклятая баба.
Комар вскочил.
— Заткни глотку! — заорал он. — Убирайся отсюда вон, пока тебя не вынесли. Пожил на мой счет, и хватит с тебя. Скажи еще одно слово насчет этой девушки или насчет еще чего, и я тебя разукрашу, как голландца. Пошел вон!
И Томми Гэйли, который очень хорошо помнил, как выглядело лицо голландца после боя, ушел.
Грэйс пришла позже, бросила все свои покупки на диван и уселась на ручку кресла, в котором сидел Комар.
— Ну? — спросила она.
— Ну, — ответил Комар, — я с ним разделался.
— Пай-мальчик! — сказала Грэйс. — А теперь, мне кажется, я могла бы получить эти двадцать пять процентов.
— Кроме тех семидесяти пяти, которые ты уже получаешь? — сказал Комар.
— Не ворчи, котик. Ты делаешься такой некрасивый, когда ворчишь.
— Мне ни к чему быть красивым, — отвечал Комар.
— Погоди, вот надену мои обновки, тогда увидишь, какая я красивая.
Комар окинул взором свертки на диване.
— Вот они, двадцать пять процентов Гэйли, — сказал он, — да, пожалуй, и побольше.
Чемпион недолго оставался без менеджера. Преемником Гэйли стал не кто иной, как Джером Гаррис, который решил, что Келли — более доходная статья, чем музыкальное ревю.
Договор, предоставлявший мистеру Гаррису двадцать пять процентов из заработков Комара, был подписан в Детройте через неделю после того, как Томми Гэйли получил отставку. Комару понадобилось ровно шесть дней на уразумение того, что даже любимцу публики невозможно обойтись без услуг человека, который знает, куда идти, с кем говорить и что делать. Сначала Грэйс была против нового компаньона, но, после того как мистер Гаррис получил от дирекции варьете сто долларов прибавки к еженедельной ставке Комара, она убедилась, что чемпион поступил правильно.
— Вы с моей супругой будете веселиться вовсю, — сказал ей Гаррис. — Я бы ее вызвал телеграммой сюда, да нет смысла. На следующей неделе мы будем выступать в Милуоки, а она сейчас там.
Однако после того, как их познакомили в одном из отелей Милуоки, Грэйс поняла, что ее чувство к миссис Гаррис отнюдь не походит на любовь с первого взгляда. Что до Комара, то он впился глазами в жену своего нового менеджера и никак не мог оторвать от нее взгляда.
— Просто куколка, — сказал он Грэйс, когда они остались вдвоем.
— Куколка, это верно, — отвечала его дама, — и голова у нее набита опилками.
— Так бы и украл эту куколку, — сказал Комар и ухмыльнулся, заметив по лицу своей собеседницы, что его слова возымели действие.
Во вторник на той же неделе чемпион успешно отстоял свое звание в схватке, которая не попала на страницы газет. Комар был один в своем номере, когда к нему, не постучавшись, вошел посетитель. Это был Лу Герш.
Увидев его, Комар побелел от злости.
— Что тебе нужно? — спросил он.
— Нетрудно догадаться, — сказал Лу Герш. — Твоя жена голодает, ребенок твой голодает, и я голодаю. А ты купаешься в золоте.
— Послушай, — сказал Комар, — тебе никто не велел знакомить меня с сестрой. А если ты такой болван, что не можешь на хлеб заработать, я тут ни при чем. Самое лучшее, держись подальше от меня.
— Дай сколько-нибудь денег, и я уйду.
В ответ на этот ультиматум Комар ударил справа, метя в узкую грудь шурина.
— Отвези это в подарок сестрице.
Герш кое-как поднялся на ноги и выбрался из комнаты, а Комар подумал: «Его счастье, что я не ударил слева, тогда он бы так скоро не встал. А если бы дал под ложечку, то и хребет сломал бы».
Всю эту неделю в Милуоки после каждого вечернего выступления компаньоны веселились. Вино лилось рекой, и Комар пил гораздо больше, чем позволил бы ему Том Гэйли. Мистер Гаррис не возражал: ему вино не вредило.
