А рядом с Даймом хмыкнул Бастерхази.
— Люкрес, значит. Ну-ну, твое светлое высочество. Мне даже интересно, как ты собираешься выпутываться, о честнейший из всех длинноухих ублюдков.
Если бы Дайм не знал точно, кто сейчас обнимает его, ни за что бы не поверил, что это сказал Бастерхази. Ни тебе едкого сарказма, ни зловещего прищура, ни леденящих кровь обертонов. Как будто нормальный человек, в смысле шер. Довольный, расслабленный и даже, о боги, добродушный! Сказать кому — не поверят.
— А ты и не скажешь, — так же расслабленно сказал Бастерхази. — И я не скажу. Спишем на Аномалию, наваждения и прочую мистику, не так ли, мой светлый шер?
— Спишем, — согласился Дайм, снова опуская голову ему на плечо. — Но не прямо сейчас. Думаю, гроза продлится до утра.
Бастерхази улыбнулся дырявому потолку и обнял Дайма крепче.
— А ведь Ману не врал. Темный и светлый, это… — В его голосе прозвучала неприкрытая тоска.
— Не врал, — согласился Дайм.
Но об этом он императору не расскажет. Это же не старинные манускрипты и не артефакты, не так ли? А о том, что получается, если повторить… ладно, частично повторить, без ритуалов… просто сделать то, что Ману Одноглазый положил в основу своих экспериментов и ритуалов — так вот, об этом император Дайма не спрашивал.
И очень жаль, что Ману не прав в другом. Темный и светлый не могут стать друзьями. Не потому что их природа не позволяет, а потому что… потому что… проклятье. Нет. Сегодня Дайм не будет думать о политике и прочей дряни. Одну ночь. Всего одну ночь!
— Надо отнести Аномалию к Медному, пока он сам не приперся сюда со взводом солдат, — сказал Дайм, прежде чем подняться.
— Надо, — согласился Бастерхази.
— Тебе Аномалию, мне переговоры. Пошли, мой темный шер.
— Не может быть, ты доверишь мне сокровище?
— Только сегодня, Ястреб. Ты же помнишь, мы с тобой по-прежнему враги.
— Вспомню, — с той же рвущей душу тоской откликнулся Бастерхази, — утром, когда закончится гроза.
Рональд шер Бастерхази.
Когда закончится гроза… Кого он обманывает? Он прекрасно помнит, что Дюбрайн — враг. Даже если светлому шеру хочется совсем другого, а ему хочется.
Будь проклят Паук! Будь проклята империя с ее законами! Будь проклят Ману, поманивший свободой и проигравший! А ведь как просто было бы: темный и светлый, ритуал единения, свобода. Для обоих свобода!
Если бы Дюбрайну это было нужно. Но он такой же, как Зефрида, упертый светлый ублюдок. Она умерла, только чтобы не любить темного шера, чтобы не дать им обоим настоящую силу и свободу! Проклятье!
Едва заставив себя разомкнуть объятия и выпустить светлого ублюдка, к которому по-прежнему тянулась вся его темная суть, Роне одним прыжком вскочил на ноги, привычным заклинанием привел в порядок одежду и шагнул к спящей Аномалии. Своей последней надежде. Пусть Дюбрайн сколько угодно строит на нее планы — ни Люкрес, ни сам ублюдок ее не получат. Она не темная, нет, она — сумрачная, слава Двуединым! Она понимает, что это такое, принадлежать Темному Хиссу, вечно слышать его зов, чувствовать дыхание ожидающей тебя Бездны.
Роне не до конца верил, что Дюбрайн в самом деле позволит ему прикоснуться к Аномалии. Зря. Он не только позволил взять ее на руки, он любезно открыл перед Роне дверь. Даже небрежным взмахом руки починил крышу таверны. Глупо заботиться о каких-то бездарных селянах, но что взять со светлых!
Аномалия в его руках мирно спала. Тощая, вся словно из острых углов, в мальчишеской одежде, чумазая и босая — сразу видно, принцесса. Но ее дар! Мертвый бы дважды удавился за такую добычу! Нет, Пауку ее показывать нельзя ни в коем случае. Сожрет, тварь ненасытная, и не подавится. Значит — спрятать. Обратно в крепость Сойки, и пусть сидит там. А потом она сама выберет его, Рональда Бастерхази. Дюбрайн сегодня неплохо подставился, позволив ей обмануться. Тоже еще, светлый принц Люкрес! Ха! Надо будет, кстати, позаботиться, чтобы девочка помнила его обман. Чтобы она все помнила. Тогда она не сможет устоять перед тем, что Роне ей предложит. Ни за что не сможет. А пока…
Пока он сдал Аномалию с рук на руки Медному, насмешливо ухмыльнулся тому в лицо — и затребовал отчета для Конвента. О, как Медному хотелось его убить! Ненависть, простая человеческая ненависть — как она прекрасна! Впрочем, сегодня доводить Медного до кипения Роне не стал, разрешив ему отчитаться утром. Сегодня, пока не кончится гроза, у него есть лучшее развлечение.
