Незнакомец? Нет, это же принц Люкрес, ее жених! Красивый светлый шер с глазами, как пронизанное солнцем море, от его прикосновений сладко и жарко. И, злые боги, он не одет!
— Ты — моя гроза, — шепнул светлый шер.
Шу задохнулась от прозвучавшего в его голосе обещания.
— Моя гроза, — рыкнул темный шер и, дернув Шу к себе, впился в ее рот поцелуем.
Она схватилась за его плечи — оттолкнуть! — но вместо этого разомкнула губы.
От грохота близкой молнии заложило уши, кожу закололо разрядами. Ветер взвыл, завертел вокруг Шу обломки замка-миража, хлестнул дождем — но две пары рук держали слишком крепко, слишком сильно хотелось узнать: а что же дальше? Чего хотят он нее эти двое — светлый принц Люкрес и темный магистр Бастерхази.
— Отпусти ветер, пусть летит, — шепнул, касаясь губами уха, светлый; положил руку поверх ее руки, на плечо темного, и повел вниз, разрывая мокрый батист его сорочки. — Ветру нужна свобода.
«Отпустить?! — возмутилась она. — Мой ветер, мою грозу — отпустить? Нет, ни за что!..»
Оба, светлый и темный, разом отшатнулись. Шу еле удержалась на ногах, вмиг стало холодно, мокро и голодно. Она протянула руку к темному, потрогать нитку шрама на плече — он отступил, покачал головой.
— Отпусти грозу. Не держи.
— Я не могу. — Вдруг захотелось плакать, спрятаться, сбежать — домой, в безопасность. — Это мое, я! — Она развернулась к своему светлому принцу, заглянула в глубокие, понимающие глаза. — Как я буду без себя?.. Я не могу!
— Можешь. — Светлый принц улыбнулся, стер с ее щеки дождевую воду. — Ты хороша сама по себе, Аномалия. Тебе не нужна стихия на цепи. Отпусти ее.
— Нет, я…
— Да, ты. Дай руку.
Шу вложила пальцы в ладонь светлого, сверху легла рука темного. Прямо в душу заглянули черные, полные пламени глаза. Роне, она помнит, его зовут Роне…
— Видишь эту птицу? — спросил светлый принц.
Оба убрали руки. На открытой ладони Шу сидела иволга, склонив голову, блестела глазами-бусинками.
— Если держать ее в клетке, она умрет. Ты не хочешь, чтобы твой ветер умер?
— Нет…
— Отпусти. Пусть летит.
Голоса темного и светлого путались, смешивались и текли их черты — и дождь плакал о дальних странах и несбыточных мечтах. Шу разжала пальцы, иволга встряхнулась и взлетела под потолок, принялась кружить.
— Не плачь, маленькая.
Кто-то, светлый или темный, неважно, потянул ее к себе, заставил уткнуться в плечо и погладил по волосам. И вдруг Шу поняла, что если сейчас, сию секунду, она не вырвется, не улетит вместе с иволгой, то останется здесь навсегда. Без крыльев. Без свободы. Одна.
В панике она рванулась прочь, вслед за птицей — к зеленой луне, к облакам!..
— Останься со мной, — догнал ее голос светлого шера. — Прошу.
Помотав головой, Шу обернулась, хотела сказать… Что сказать, она забыла: бирюзовая глубина манила, затягивала в себя, и тело делалось тяжелым, плавилось под этим взглядом, казалось, сейчас она утонет…
— Ты не будешь одна, — пропели морские волны. — Никогда.
— Хватит!
Резкий голос Роне Бастерхази встряхнул ее, его же руки дернули вниз, уронили — Шу еле успела вцепиться в его обнаженные плечи, чтобы не рухнуть на пол. Ширхаб, как неприлично!
— Не дергайся, девочка, — велел Роне и огладил ее по спине: под его рукой одежда таяла, от кожи шел жар и разливался по всему телу. — Ветер, птички, глупости. Тебе нужно что-то более существенное…
Пальцы темного сжали ее бедра, Шу вскрикнула от неожиданности — а может быть, от удовольствия?
Показалось, где-то далеко прозвучало:
«Отпусти ее, хиссово отродье!»
И так же далеко послышался ответ:
«Трус!» — и смех.
Ее вскрик поймали мужские губы — не Люкреса Брайнона, светлый пахнет иначе… Проклятье, я уже различаю их на вкус?
— Ты же выбрала обоих, — сказал или подумал Роне Бастерхази.
Одновременно с его словами ее накрыла тяжелая волна чужих эмоций: смутная, запретная, вкусная до того, что Шу задохнулась… но вынырнула, схватившись за почти потерявшее смысл слово:
— Нельзя!
— Во сне можно, все можно. — В голосе Роне звучала насмешка, а под ней голод, такой же, как ее, темный голод. Этот голод затягивал, лишал остатков разума и требовал: — Бери все что хочешь!
