Боярин уселся у огня. Андрийко поставил перед ним кубок мёду, который принёс ему Скобенко к ужину. Дол— го сидел боярин, уставясь молча в огонь и нахмурив брови. Наконец, поставив кубок на шесток, он повернулся к юноше:
— Андрийко! Тебе миновало восемнадцать, ты уже не мальчик и знаешь, почему я ездил в Олеськ, правда?
Юноша кивнул головой.
— У нас ведь не было ни заранее обученных людей, ни вожаков, ни оружия, ни припасов. Начавшаяся на пограничье война целиком дело рук простого народа. Князь Несвижский и боярин Богдан Рогатинский порадели о том, чтобы в ближайших околицах своих замков подмять народ, и у каждого теперь набралось немало вооружённых мужиков. Наш воевода сделал то же на Волыни, Опилье, Холмщине и Перемышльщине. Но Перемышль далеко на западе, и туда следует послать человека понимающего, а не простого мужика. Вот потому поеду туда я, а Коструба с Грицьком отправились туда уже утром. Всё это так, однако шляхта разнюхала о наших приготовлениях и бежит в укреплённые замки. С запада же проникают шляхтичи, всякие прощелыги, дармоеды, попрошайки: дикие, драные, голодные. Но откуда шляхте известно о наших намерениях — не отдать ни пяди исконно русской земли без боя? По дороге я разузнавал, каким образом просачиваются сведения с востока на запад, и убедился, что они идут из Луцка. Тут, под боком у воеводы, живёт предатель…
— Воевода полагает, что это пани Офка! — заметил Андрийко.
— Да! Но ведь она лично вестей пе перевозит. У неё есть либо был помощник-посланец. Его-то нам и нужно во что бы то ни стало обнаружить. Ты меня понял?
Андрийко кивнул головой и воскликнул:
— А теперь послушай, боярин, что я заметил! — и вкратце изложил свой разговор со Скобепкой.
Боярин слушал внимательно, потом встал и заходил по комнате.
— Да, ты прав! — согласился он. — Здесь, наверно, и таится ответ, кто именно носит и будет носить сведения в город.
— Думаете, что Скобенко?
— Да! Конечно!
— Ну, я за ним прослежу и, коли захвачу с поличным, немедля доложу воеводе, а Скобенко брошу в темницу.
Эти слова, сказанные так решительно, звучали в устах юноши настолько смешно, что боярин Микола ухмыльнулся в усы.
— Потому-то я и пришёл, — сказал он, — не гоже бегать воеводе за влюблённым парнем, а поймать его нужно обязательно. Я должен уехать, остаёшься только ты, кто, кроме тебя, может это сделать, ведь князь Олександр что-то не того… а его брат Танас сидит в Троках. Только тут надо браться за дело хитро. Коли кинешься на Скобенка, припугнёшь палками да тюрьмой, он затаится и ничего не скажет. В восемнадцать — двадцать лет героем становится даже трусишка, особенно если тут замешана девушка.
— О да! — вырвалось у юноши. — Я тоже готов скорей погибнуть, чем осрамиться перед девушкой.
— Неужто? — спросил, улыбаясь, боярин, и в глазах его мелькнуло беспокойство. — Значит, ты тоже вкусил от этого плода? Ты любишь?
Однако ясный, открытый взгляд юноши успокоил боярина.
— Нет, — ответил он, — но не раз думал о любви…
— Эх, сынок, лучше не думай! Она в своё время придёт, и горе тебе, если ты не сумеешь сдержать неблагородные порывы…
— Именно потому, чтобы им не поддаться прежде времени, я думал много раз об этом!
Боярин махнул рукой, как человек, отгоняющий от себя неприятное воспоминание, и спросил:
— Значит, ты проследишь за посланцем пани Офки и поймаешь его?
— Если не убежит загодя, поймаю непременно! — подтвердил Андрийко.
— Ну, ладно! Только смотри, не спугни прежде времени. Гляди в оба и, когда накроешь на деле, хватай, кто бы он ни был. Четверо татар Юрши и двое моих слуг будут начеку и откликнутся на первый же твой зов! Доброй ночи!
Боярин отправился на покой в комнатушку по соседству с Андрием и Скобенко. А спустя какое-то время, решив, что предатель принял всяческие меры предосторожности и не даст себя так легко поймать, Андрийко тоже улёгся и тут же спокойно уснул.
В покоях старостихи за покрытым узорчатой скатертью большим круглым столом, с ярко горящими в подсвечниках свечами, глиняной чернильницей и пачкой очиненных перьев сидел паж и медленно выводил под диктовку пани Офки на небольшом пергаменте букву за буквой. Его длинные русые волосы ниспадали на лист, лоб густо покрылся каплями пота. Старостиха сидела против него в коротеньком кожушке, поставив маленькие ножки на скамейку, и вертела в дрожащих от волнения или раздражения руках деревянную песочницу, а из уст лились потоком слова:
