- Похоже, у нас теперь нет выхода, – сказала старушка. Мы сели, произведя гулкий шорох. – Кто кроме усопшей силен в прямом влиянии?
Я поднялась снова. Об этом мы говорили при нашей первой встрече. Луч прожектора заставил поморщиться.
- Да, девочка. Ты! – вспомнила она меня, кивая. – Как хорошо, что ты появилась. Да… – похоже, старушка успокоилась, – останься после собрания, пожалуйста. Это отдельный разговор.
Я села.
- Поехали дальше... – привычно сказала погасшая звезда, и я практически услышала, как ее наманикюренный ноготь шуршит по повестке дня.
Месяц прошел. За месяц – всего один месяц – я уничтожила все, что могло уничтожить меня. Но это не могло вернуть Гришу. Мою Гришу.
Я забыла, зачем делала то, что делала. Возможно, это было по инерции. Потому что единственный важный для меня пункт давно забытого списка – был неосуществим. Мы не можем вернуть прошлого. Мы не умеем вернуть родных и близких. Мы можем притянуть луну. Мы можем остановить Землю. Мы можем заставить забыть. Мы можем убить. Но воскресить – не можем.
- Лида... – он не знал что сказать. Он сказал уже все. Говорил постоянно. Писал постоянно. Думал постоянно. Все слова я знала наизусть.
- Я навещу маму и к тебе...
Это было неделю назад. Тогда мои пальцы выпустили пустую золотую карточку в мусорный бак. Даже самая слабая из нас за неделю могла выстроить, организовать, обеспечить свое пребывание на собрании. Если она на него в принципе собиралась.
- Окей, девочки. Спасибо за ваше небезразличное отношение к нашему дому, коей является эта маленькая голубая планета. До следующей встречи.
Они поднимались. Я встала и отошла за лавку, пропуская. Вздрогнула от металлического лязга. Похоже, у осветителя свалилась стремянка. Так ему и надо... Я усмехнулась, подумав о том, что кому-то действительно мог надоесть резкий свет прожектора в лицо. Но мужик-то не виноват! Наверняка придумал это не он. Эх, девочки...
- Окей, милая. Давай поговорим, – села старушка на предпоследнем ряду и положила ладони на спинку лавки. – Сразу предупреждаю, ты можешь отказаться. И сразу говорю – ты сейчас единственная среди нас, кто вообще может оказывать прямое влияние такой силы и скорости.
Я чуть улыбнулась. Быть единственной в своем роде в какой-то промежуток времени – не всегда хорошо. Быть единственной в своем роде в длительный промежуток времени – опасно и напряжно.
- Нам нужна чистильщица. Теперь - очень нужна.
- Что она делает?
- Заставляет забывать. Подчищает. Оберегает. Улаживает. Понимаешь?
Я засмеялась: Понимаю!
- Это не легкая работа. У мальчиков их трое. У нас уже шестьдесят лет как одна. И та умерла от старости...
Мда...
Старушка обернулась к своей сумке на лавке. Сложила очки на колени. Протянула ладонь. Я удивленно смотрела на SIM карту. Приняла, сжимая в кулаке.
- Можешь пользоваться и для личных целей тоже.
Я снова засмеялась.
- Если будут вопросы на первых парах, можешь позвонить мне. Я под номером один. Кстати... Ты хотела взять автограф, я помню. Она под номером два.
Я открыла рот.
- Не стесняйся. Будете поблизости, попьете кофе, – она поднялась, оборачиваясь к кафедре. – Мы закончили! – и повторила это по-итальянски. От стен отлетело эхо мужского голоса. Она снова засмеялась, как в ту декабрьскую ночь, когда за дверями меня ждала Гриша.
Теперь же я осталась одна.
Остановите меня, просила я Аньку, Гришу, Марка... Но самым верным способом было останавливать самой. Это как научиться плавать, будучи брошенной в воду посреди озера. Это как перестать боятся высоты, прыгнув с парашютом.
Регулярно, ежедневно, намеренно останавливая кого-то, я помню о том, что я теперь лишь чистильщица.
14. 28 апреля 2009 года.
На могиле было прибрано. Розовые и белые примулы празднично торчали из влажной земли. Бабушка оставила пару сорняков, и я благодарно полезла за вилкой. Она лежала там, за гранитной плитой, на которой я зеленым липким карандашом написала «мамочка». Тогда мне было двенадцать. Тогда мы поменяли надгробную плиту. Раньше на ней был лишь папа. Его не стало, когда мне было четыре. Я практически не помнила его. Лишь огромные руки и теплые карие глаза. Тогда для меня все было огромным. А его карие глаза смотрели на меня из зеркала и сейчас. Вот и все... Все что осталось.
