Мама пришла пораньше. Точнее принеслась, потому что была без сумки, без всего. Только с ключами.
После того, как я попала ногой по яйцам, он замер, жмурясь и прижимая мою шею к полу. Когда забрался снова, я уже не понимала что делать.
Он не успел. Ничего не успел, кроме как порвать на мне одежду, оставить пару синяков и смертельно напугать.
Когда он замер, я подумала, что передумал. Подняв взгляд, я уставилась в остекленевшие глаза и услышала хрип. Кровь изо рта теплой струей потекла мне на лоб. И тогда я закричала. Меня вырвало тут же.
Мама пятилась назад, безумно медленно поднимая руки к голове. Черты лица кривились. Губы расползались. Из закрывшихся глаз хлынули немые слезы.
Мы позвонили в «скорую». Со «скорой» приехала милиция. Маму арестовали. Ей ничего не угрожало. Я была уверена. Это была самооборона. Она защищала меня – свою дочь.
Мне рассказывали, что она выхватила пистолет еще в подъезде, на первом этаже. Нажала предохранитель и направила на сержанта. Они говорили ей, что ее наверняка оправдают. Молили, чтобы она успокоилась. Обещали, что все будет хорошо. Прижав дуло к подбородку, она выстрелила...
Позже, в сотый, в тысячный раз вспоминая, я понимала, что отчим заглотил весь неосознанный посыл моей формировавшейся натуры. И если разобрать все по полочкам, в обеих смертях была виновата только я. Это пришло позже. Намного позже. Когда я начала разбираться в происходящем вокруг. Когда обнаружила способность влиять на окружающих и выстраивать события.
Но с того дня любая человеческая особь мужского пола для меня стала лишь подзарядкой для тренировки своих способностей. Соляркой. До тех пор, пока маммолог не прописал секс...
5.
Я планировала съездить в Самару на родительскую субботу, но присланная Марком газетная вырезка выбила из колеи. Собравшись в тот же день, мы полетели домой. Пусть весь мир подождет...
Сидя в ожидании рейса, я позвонила бабушке. Уже и не помню, когда мы виделись в последний раз.
- Я завтра буду у мамы, – говорила я в трубку.
- Хорошо, девонька. Мы заберем вас, – улыбалась бабуля на другом конце провода.
С двумя пересадками на чартерах я, в общем-то, даже, выспалась. Гриша дремала рядом, накрыв своей ладонью мою. В самолете наши розовые наручники могли породить некрасивые слухи. Любой повод хорош лишь тогда, когда он свеж. И этот повод случился прошедшей осенью.
В то дождливое утро у одного из отелей в Чехии меня встретили папарацци. Я растерялась. Хоть и прельщающий взгляды, хоть и соблазнительно-трогательный, но я просто журналист. Я штатный специальный корреспондент. Гриша пыталась оградить, как могла. Я перетрусила, проталкиваясь к такси. Когда же я, по привычке, передала ей зонт, и ухватилась за ручку двери такси, произошло недоразумение. Она так и не призналась, специально или случайно произошло то, что произошло. Из ее поясной сумки выпали наручники. Как из секс-шопа, только с нормальным ключом. Она сама сшила мягкий пушистый чехол, чтобы не натирали. Наручники в розовом меху...
Я открыла рот, смотря на мгновенно промокшую синтетику. Все внимание устремилось к ним: розовым меховым наручникам, упавшим между нами. Опомнившись, я подняла взгляд на Гришу и прыснула со смеху. Она улыбнулась в ответ и наклонилась, чтобы поднять. Папарацци были счастливы. Меня никто не тронул. В тот же день фотографии наручников и наши смеющиеся лица подвинули все гламурные новости Интернета. Блоги запестрели фантазиями на тему нашей лесбийской любви. И не собиравшийся остывать интерес просто закипел.
И все из-за простого и доступного ухищрения для лунатика Лиды...
Мы вышли из здания аэропорта, не вполне понимая, какое нынче время суток на улице и у наших организмов. Было прохладно. Где-то у горизонта небо обещало впустить в мир солнце. Коммуникатор пестрел вызовами и SMSками. Начальство бесновалось в трубке, как бывало не часто.
- Валерий Михайлович, у меня корь. Я вся в красную точечку.
- В какую на хуй точечку? – орал динамик.
Я отдала трубку Грише, мотая головой.
- Да, – сказала она, – да, все так, – повторила спокойно. – Да, пиздец полный, Валерий Михайлович...
