На лужайке остались капли крови. Под ними трава казалась изнасилованной. Вытоптанная, порванная, выдранная пучками, испачканная кровью, стонущая.
Теребя ремешок сумки, я медленно побрела в магазин. Здесь рядом.
Взяв пачку геркулеса, направилась к кассе. Открыв кошелек, уставилась на сторублевку. Подняла удивленный взгляд на кассиршу. Снова на сторублевку. Я же покупала лекарства... У меня должны были остаться какие-то копейки. Только на геркулес...
Вынув бумажку, я опустила взгляд. Может, Лешка заплатил? Нужно спросить. Обязательно спросить! Это не должно быть неконтролируемым. Ни в коем случае. Ни за что...
Зажав «Экстру» подмышкой, я пошла к институту. К зданию общаги. К Лешке.
Он был у себя в комнате. Один. Он сказал: «Да» на стук в дверь. Я не ожидала увидеть его таким. Не ожидала, что подруга-водка окажется более верной, чем друг-Макс. Не ожидала, что он вообще может быть... таким.
- Лида?
Показалось, что он должен быть злым. Очень злым. Но поднявшись, он просто свалился на колени, прижав меня к двери.
- Лидонька...
Как я не вовремя... Ой-ой-ой.. Совсем-совсем не вовремя.
Задрав футболку, он целовал мне живот. Я отцепляла пальцы от себя, отталкивала ладонью его лоб.
- Леш, вчера в аптеке ты заплатил?
- Что?
Он спросил, потому что не слышал, не слушал и не собирался слушать.
- В аптеке. Ты заплатил?
- Что?
Я нащупала рукой ручку двери. Он расстегнул верхнюю пуговку джинс и потянул в стороны. Я хватала его руки, стягивающие с меня штаны. Инстинктивно опустилась на пол, чтобы они оказались недоступны.
- Леша, перестань. Ты пьян, – говорила я четко и односложно. - Перестань. В аптеке. Вчера. Ты платил за лекарства?
- Лида...
- Черт, – я выругалась, когда опустившись на пол, вместо того чтобы спрятаться, оказалась еще ближе. Руки были под футболкой. Губы легко смирились с отвернувшимся лицом и всосались в шею. Колени оказались подо мной. Он думал, что я пришла именно за этим. Потому что ему было плохо. Так сказала Анька. Так сказал Макс. Он молчал, но его молчание сказало достаточно. Скосив взгляд на пачку геркулеса, я сглотнула и откинула голову на дверь. Ну почему, почему?
Я подумала, я сказала: Леша, отодвинься.
Я смотрела на него: Успокойся.
Я поднялась на ноги, застегивая джинсы и поправляя лифчик: Поспи два часа.
Подняв геркулес, я пошла прочь.
Все не так. Все совсем-совсем не так!
12.
Два дня я старательно избегала Лешку. Два дня я пыталась вспомнить, кто заплатил за лекарства. Два дня, как на иголках, я пыталась вспомнить случаи, когда я могла бы срываться в течение прошедших четырех лет. Это значило бы, что я лишь поставила зеркало перед своей совестью. А сама делала, что и раньше. По мелочам. Без особых затрат...
Энергия в природе не возникает из ничего и не исчезает; она только может переходить из одной формы в другую, – это все, что мне оказалось нужным в двенадцать лет для понимания природы взаимодействия. Энергия нейтральна и безымянна. Она течет сквозь всех и циркулирует внутри каждого. Самый простой способ позаимствовать ее для своих целей – возбудить физическое желание. И это не плохо. Это как кровопускание. Как донорство. Как месячные. Когда уходит кровь, организм работает на компенсацию и обновление. Так я считала в двенадцать, в тринадцать, в четырнадцать, в пятнадцать, в шестнадцать лет. Сейчас я об этом не думаю...
Я обегала взглядом занятые компы и безразличные затылки. Я постукивала мыском по полу.
- Ты когда освободишь? – наклонилась к Галке.
- ...После меня Миха занял, – ответила она захлебнувшись.
- После кого никто не занял? – повысила я голос.
Ко мне обернулась пара безразличных взглядов. Никто не ответил.
Будет слишком странно, если я навещу побитого Урода? Справлюсь о здоровье... бла-бла-бла.
Еще раз обежав взглядом затылки, макушки и лбы, я вышла. Интересно, бугая исключат или снова пронесет?
Я помнила станцию метро, я знала этаж, я позвонила в звонок под номером 221.
- Кто? – безразлично скрипнул Урод за дверью.
- Лида.
Я поморщилась, взглянув на его физиономию. Лиловые отпечатки любви и верности Дрона расплывались на лице в желтовато-зеленом ободке. Правая рука висела на перевязи. Кисть распухла и стала землисто-коричневой. Это был редкий случай, когда синяки могут украшать.
