– Стой…
Но игрок уже выбрался наружу, и тьма поглотила его. «Она его погубит, – мелькнуло в голове у Опалина, – погубит как пить дать», – и она, о которой он думал, была вовсе не тьма, царившая вокруг. Он завозился и, сердясь на свою неповоротливость, выбрался из машины. Авилова уже и след простыл. Вертя головой и напряженно вглядываясь в ночные тени, Опалин осторожно двинулся к сараю. Завизжали петли открываемой двери, и он едва успел спрятаться за угол.
– Ну Ларион, – проныл гнусавый тенорок, – я тебе точно говорю… Если б рука или нога, тогда ладно. Но так! Что ее с собой таскать-то? Одна обуза. Нас же сейчас искать будут. Увидят ее, сразу поймут…
– Язык придержи, – сказал Ларион скучающим тоном. – Я тут решаю, кто обуза, а кто нет, ясно?
Услышав этот властный голос, таящий угрозу, Опалин весь закоченел – при том, что никого вообще-то не боялся и знал, что в его власти пристрелить Стрелка в любой момент. Но голос главаря словно парализовал его волю. Пока он раздумывал, что ему делать, Ларион уже удалился в сопровождении своего спутника.
Тем временем Авилов, вспомнив навыки тех времен, когда на войне ему приходилось ходить в разведку, прирезал двух бандитов, которые шатались возле домика, и оттащил их трупы в укромное место, после чего осторожно заглянул в окно. Он увидел чистую, бедную светелку почти без мебели, с довольно широкой кроватью, на которой лежала рыжая молодая женщина и, казалось, спала. Кроме нее, в комнате никого не было.
Решившись, он потянул на себя дверь и вошел в дом. Под его ногами заскрипели половицы. Пламя свечи, горевшей возле изголовья больной, затрепетало. Лежащая открыла глаза.
– Оля, – сказал он с мольбой, сам не зная, на что надеется, но чувствуя, что душа его разрывается на части – от счастья и в то же время от горечи. Она смотрела ему в лицо, словно не узнавая.
– А я-то думала, мне показалось, когда я видела тебя в больнице… в коридоре, – проговорила она усталым голосом.
– Оля, боже мой, Оля…
С того самого мгновения, когда он понял, что она жива, в голове его теснились заготовки самых пылких, самых фантастических речей, которые он произнесет, когда они встретятся; но в действительности он смог лишь, повторяя ее имя, повалиться на колени и прижаться лицом к ее рукам.
– Ты как меня нашел? – спросила она и тотчас добавила: – Впрочем, неважно, – высвободив одну руку, она быстро поправила волосы и улыбнулась. – Плохо я выгляжу, да?
– Оля, давай уйдем отсюда, – попросил он, но тут же вспомнил, что она ранена. – Ты не можешь идти, я тебя понесу, – он поднялся. – Я…
– Не надо, – сказала она, как-то болезненно усмехнувшись, отчего под глазами у нее дрогнули незнакомые ему морщинки. – Уходи.
– Оля, я никуда не уйду без тебя, – пробормотал он, теряясь. Она вела себя странно, но он готов был приписать это тому, что ей давали сильные лекарства.
– Да не Оля я, а Сонька, – выпалила она с неожиданной злобой, от которой ему захотелось отшатнуться, – и давно уже, давно, понимаешь? Со мной все хорошо, и… не надо меня спасать! – резко закончила она.
– Но я же люблю тебя, – вырвалось у него. – И всегда любил.
– Да, так любил, что сбежал на войну, – ответила она таким тоном, словно война была женщиной, с которой он ей изменил. И от этого тона, от ее сухих, блестящих глаз, которые явно были ему не рады, он окончательно потерял голову.
– Я не сбежал. Ты же знаешь, что меня призвали…
– Ну да, а я осталась с твоими родителями, которые терпеть меня не могли. А потом приехала эта купчиха, и стало еще хуже. Ах, Керенский, ах, большевики, ах, когда все это кончится, – злобно гримасничая, передразнила она. – Жрать нечего, деньги ничего не стоят, и деться некуда. Я думала, что уже все это забыла, нет – не забыла. Как тебя увидела, так все сразу вспомнила. Уйди, Коля, пожалуйста, прошу тебя: уйди. Мне ничего от тебя не нужно, ты ничего мне не можешь дать.
– Оля…
– Нет, нет, нет! – вне себя выкрикнула она. – Не нужно мне твоей любви, и жалости тоже не нужно. Исчезни и… забудь обо мне, в конце концов! У меня все хорошо. Все было хорошо, – поправилась она, – пока ты не появился.
