Когда я сажусь писать, я не говорю себе: «Сейчас я создам шедевр!» Я пишу, потому что хочу изобличить ложь или привлечь внимание людей к какому-то факту. Главное для меня — быть услышанным.
Все писатели тщеславны, эгоистичны, самолюбивы… однако в них скрывается какая-то тайна, таится какой-то демон, которому невозможно сопротивляться, который нельзя постичь… Демон этот — тот же инстинкт, что побуждает ребенка громогласно заявлять о себе…
Автобиографии можно верить, только если в ней раскрывается нечто постыдное.
Невозможно написать ничего толкового, если постоянно не подавлять в себе личное. Хорошая проза — как чисто вымытое оконное стекло…
Политик
Большинство революционеров — потенциальные консерваторы…
И католики, и коммунисты полагают, будто их противник не может быть одновременно честным и умным.
Самый быстрый способ закончить войну — это потерпеть поражение.
Худшая реклама социализма (как и христианства) — его приверженцы.
Типичный социалист — это аккуратный маленький человечек, обычно мелкий чиновник и тайный трезвенник, нередко — вегетарианец, который — и это в нем самое главное — ни на что не променяет свое социальное положение.
Политический язык нужен для того, чтобы ложь звучала правдиво, чтобы убийство выглядело респектабельным и чтобы воздух можно было схватить руками.
Пока святые не докажут свою невиновность, их следует считать виновными.
Чтобы видеть то, что происходит прямо перед вашим носом, необходимо отчаянно бороться.
Вожди, которые пугают свой народ кровью, тяжким трудом, слезами и потом, пользуются большим доверием, чем политики, сулящие благополучие и процветание[27].
Если хотите увидеть картину будущего, представьте себе сапог, наступающий на человеческое лицо.
Мне иногда кажется, что цена свободы — это не столько постоянная бдительность, сколько вечная грязь.
Со временем мы придем к убеждению, что консервы — оружие более страшное, чем пулемет.
Все животные равны, но некоторые более равны, чем остальные.
В Европе коммунизм возник, дабы уничтожить капитализм, но уже через несколько лет выродился в орудие русской внешней политики.
Бывают ситуации, когда «неверные» убеждения более искренни, чем «верные».
Они (английские интеллектуалы. — А.Л.) могут проглотить тоталитаризм по той простой причине, что в своей жизни они не знали ничего, кроме либерализма.
Всякий писатель, который становится под партийные знамена, рано или поздно оказывается перед выбором — либо подчиниться, либо заткнуться. Можно, правда, подчиниться и продолжать писать — вот только что?
В любом обществе простые люди должны жить наперекор существующему порядку вещей.
Важно не насилие, а наличие или отсутствие властолюбия.
Противники интеллектуальной свободы всегда пытаются изобразить, что они призывают к борьбе «за дисциплину против индивидуализма».
Тоталитаризм требует постоянного изменения прошлого и, в конечном счете, неверия в существование объективной истины.
Общество можно считать тоталитарным, когда все его структуры становятся вопиюще искусственными, то есть когда правящий класс утратил свое назначение, однако цепляется за власть силой или мошенничеством.
Правительство всегда должно быть готово ответить на вопрос: «А что вы будете делать, если?..» Оппозиция же брать на себя ответственность и принимать решения не обязана.
Общество всегда должно требовать от своих членов чуть больше, чем они могут дать.
Патриотизм по природе своей не агрессивен ни в военном, ни в культурном отношении. Национализм же неотделим от стремления к власти.
Национализм — это жажда власти в сочетании с самообманом.
Всякого националиста преследует мысль, что прошлое можно — и должно — изменить.
Свобода — это возможность сказать, что дважды два — четыре. Если это не запрещено, все остальное приложится.
В девяти случаях из десяти революционер — это скалолаз с бомбой в кармане.
Война — это Мир. Свобода — это Рабство. Невежество — это Сила.
