Она сидит не шелохнувшись. Он осторожно сжимает ей горло. Она откидывает голову назад.
Оба застывают.
Она начинает говорить, некоторые слова отдаются эхом.
Ребекка. Они загнали нас в поезд.
Он слегка отпускает руку.
Забрали детей.
Он снимает руку с горла.
(Эхо.)…забрали детей… (Пауза.)
Я завернула дочку в шаль… (Эхо.)…в шаль.
И сделала сверток… (Эхо.)…сверток…
Взяла его под левую руку… (Эхо.)…левую руку. (Пауза.)…и пошла с ребенком… (Эхо.)…с ребенком. (Пауза.)
Но девочка заплакала… (Эхо.)…заплакала.
И мужчина вернул меня… (Эхо.)…вернул меня.
Он спросил, что там у тебя… (Эхо.)…там у тебя.
Протянул руку к свертку… (Эхо.)…свертку.
И я отдала его… (Эхо.)…отдала его.
Я в последний раз коснулась свертка… (Эхо.)…свертка.
(Молчание.)
Нас загнали в поезд… (Эхо.)…в поезд.
И мы прибыли в то место… (Эхо.)…то место.
Там я встретила знакомую женщину… (Эхо.)…знакомую женщину.
Она спросила, что стало с твоим ребенком… (Эхо.)…твоим ребенком.
Где твой ребенок?.. (Эхо.)…твой ребенок.
Я сказала, какой ребенок… (Эхо.)…какой ребенок.
Нету меня никакого ребенка… (Эхо.)…ребенка.
Я не знаю, о каком ребенке она говорила… (Эхо.)…ребенке она говорила. (Пауза.)
Не знаю, о каком ребенке она говорила…
Длительная пауза.
Полная темнота.
От переводчика
Поводом для написания этой камерной, на первый взгляд, пьесы, в которой действуют лишь два персонажа, мужчина и женщина, стала биография Альберта Шпеера, написанная Гиттой Сирини. Отправляясь отдыхать на Барбадос, Пинтер взял книгу с собой. Шпеер был любимым архитектором Гитлера, а с 1942 года — министром вооруженных сил и боеприпасов. Пинтер признавался потом: «Книга меня ошеломила. Я был потрясен тем, что это Шпеер организовал, а потом и отвечал за фабрики, на которых использовался рабский труд заключенных… Сам Шпеер ужаснулся, увидев эти фабрики… Книга рождала множество ассоциаций. Меня постоянно преследовал образ нацистов, накалывающих на штык детей и швыряющих их в окно. Фактически отдыха не получилось — я думал лишь о том, что надо написать пьесу… Возникли два персонажа: А — мужчина, Б — женщина. Первой репликой должен был стать его вопрос: „И что?“ Реплика родилась из книги. Я должен был показать, что это за люди»[1]. В дальнейшем начальная реплика несколько отодвинулась, но принцип работы остался прежним. В одном из интервью Пинтер сказал: «Двое в комнате: я часто использую этот образ. Поднимается занавес, уже в этом таится потенциальный вопрос: что произойдет с этими двумя? Откроются ли двери? Войдет ли кто-нибудь еще?»[2]. Так построена и эта пьеса, первая и лучшая пьеса Пинтера, где полностью слиты воедино внешнее и внутреннее, слиты так, что невозможно отделить личное от политического. При выяснении сугубо личных отношений героев — мужчины и женщины — постоянно возникают конкретные отсылки к фашизму, рождая его мощный и жестокий образ, живущий в коллективной памяти.
Пьеса вызвала неоднозначные толкования. Майкл Биллингтон считает, что в фашизме, в числе прочего, таится сексуальная сила, являющаяся его политическим эквивалентом[3]. Ханна Скольников страстно доказывает, что пьеса Пинтера — о Холокосте[4]. Пинтер не соглашается с подобной окончательностью оценок. Признаваясь, что ужасы нацизма живут и в нем, он, тем не менее, не единожды говорил, что писал пьесу не о нацизме. И, несомненно, нацизмом она не исчерпывается. Пинтер стремился сказать «о нас и нашем понимании нашего прошлого, нашей истории и происходящим с нами в настоящее время»[5].
В книге пророка Экклесиаста сказано: «И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его»[6]. «Суета сует, сказал Экклесиаст, все — суета!»[7]
В начальных двух строках песенки, которую напевают герои, слова пророка перефразированы, а в подтексте следующих легкомысленных строк прочитывается смысл высказывания:
Суета сует,
И все суета,
Если женщины отвергают тебя,
Остается напиться.
Герои пьесы почти достучались друг до друга, но теперь их разделяет пепел, оставшийся после сожжения предъявленных обвинений, которые брошены ими в костер взаимных признаний. В сущности, речь идет об исторической памяти, постоянно питаемой катаклизмами нашей жизни, в результате чего возникают ассоциации не с современностью как таковой, а непосредственно с сегодняшним днем.
