- Вы делаете выводы, как в математике, - возразил старик.
- Это и есть математика, - ответил писатель. - Его антипод можно было бы сконструировать из зла, как конструируют геометрическую фигуру по зеркальному отражению другой фигуры, и я уверен, что в самом деле существует такой человек где-нибудь, может быть, вы и встретите его. Если встречаешь одного, встретишь и другого.
- Это звучит как программа, - сказал старик.
- Ну что ж, это и есть программа, почему бы и нет, - сказал писатель, я представляю себе зеркальным отражением Гастмана человека, который был бы преступником потому, что зло - его мораль, его философия, он творил бы зло столь же фанатично, как другой по убеждению творит добро.
Комиссар заметил, что пора вернуться к Гастману, он интересует его больше.
- Как вам угодно, - сказал писатель, - вернемся к Гастману, комиссар, к этому полюсу зла. У него зло не есть выражение философии или склонности, а выражение его свободы: свободы отрицания.
- За такую свободу я и гроша ломаного не дам, - ответил старик.
- Вы и не должны давать за нее ни гроша, - возразил тот. - Но можно посвятить всю жизнь изучению этого человека и этой его свободы.
- Всю жизнь, - сказал старик. Писатель молчал. Казалось, он больше не намерен говорить.
- Я имею дело с реальным Гастманом, - произнес, наконец, старик. - С человеком, который живет под Ламлингеном в долине Тессенберга и устраивает приемы, стоившие жизни лейтенанту полиции. Я должен знать, является ли тот образ, который вы мне нарисовали, образом Гастмана или он порожден вашей фантазией.
- Нашей фантазией, - поправил писатель. Комиссар молчал.
- Не знаю, - заключил писатель и подошел к ним, чтобы попрощаться, но руку протянул только Берлаху, только ему: - Меня никогда не интересовали подобные вещи. В конце концов дело полиции расследовать этот вопрос.
* * * Оба полицейских направились к своей машине, преследуемые белой собачонкой, яростно лаявшей на них; Чанц сел за руль.
Он сказал:
- Этот писатель мне не нравится. Собачонка взобралась на ограду и продолжала лаять.
- А теперь к Гастману, - заявил Чанц и включил мотор.
Старик покачал головой.
- В Берн.
Они стали спускаться к Лигерцу, в глубь местности, лежавшей перед ними, как в бездне. Широко раскинулись камень, земля, вода. Они ехали в тени, но солнце, скрывшееся за Тессенбергом, еще освещало озеро, остров, холмы, предгорья, ледники на горизонте и нагроможденные друг на друга армады туч, плывущие по синим небесным морям. Не отрываясь глядел старик на беспрерывно менявшуюся погоду поздней осени. Всегда одно и то же, что бы ни происходило, думал он, всегда одно и то же. Когда дорога резко повернула и показалось озеро, как выпуклый щит лежавшее отвесно у их ног, Чанц остановил машину.
- Я должен поговорить с вами, комиссар, - сказал он взволнованно.
- Что тебе надо? - спросил Берлах, глядя вниз на скалы.
- Мы должны побывать у Гастмана, иначе мы не продвинемся ни на шаг, это же логично. Прежде всего нам нужно допросить слуг.
Берлах откинулся на спинку и сидел неподвижно, седой, холеный господин, спокойно разглядывая молодого человека сквозь холодный прищур глаз.
- Бог мой, мы не всегда властны поступать так, как подсказывает логика, Чанц.
Лутц не желает, чтобы мы посетили Гастмана. Это и понятно, ведь он должен передать дело федеральному поверенному. Подождем его распоряжений. К сожалению, мы имеем дело с привередливыми иностранцами. - Небрежный тон Берлаха вывел Чанца из себя.
- Это же абсурдно, - воскликнул он, - Лутц из своих политических соображений саботирует дело. Фон Швенди его друг и адвокат Гастмана, из этого легко сделать вывод.
Берлах даже не поморщился:
- Хорошо, что мы одни, Чанц. Может быть, Лутц и поступил немного поспешно, но из добрых побуждений. Загадка в Шмиде, а не в Гастмане.
Но Чанца нелегко было сбить с толку.
- Мы обязаны доискаться правды, - воскликнул он с отчаянием в надвигающиеся тучи. - Нам нужна правда и только правда о том, кто убийца Шмида!
- Ты прав, - повторил Берлах, но бесстрастно и холодно, - правда о том, кто убийца Шмида.
