Вечером стало прохладнее, поднялся приятный ветерок, который принес влажную свежесть от реки. Небо серебрилось звездами, луна была громадной. Вокруг костра расселись люди, застрявшие в этом краю. Компания подобралась пестрая, вздорная, но чего ожидать от торговцев, странников и селян? Лишь паломники, обряженные в хламиды из мешковины, держались особняком, разговаривали тихо, жевали сухие зерна и запивали водой.
Над огнем булькал большой котел, рядом жарились над ямкой с алыми угольками три речные рыбины. Разговор шел обо всем и ни о чем, но главной темой была, ясное дело, причина задержки.
— Сучьи дети, — бурчал дедок в войлочной шляпе. — Все неймется им. Жили б в своих степях, кобылам хвосты крутили… так нет же! Мало друг дружку топориками тюкать, они и к нам лезут!
— Известное дело, — отвечал лысый и рябой, как перепелиное яйцо, торговец солью. — Караваны от гуурнов страдают постоянно. И что-то раньше никто из богов не выказывал особой заинтересованности в наших напастях…
— На торговцев всем плевать, — вставил наемник, набивающий себе цену весь вечер. Он был худым, в ржавой кольчуге и с плохонькой секирой, и явно искал себе хозяина. — Только наш брат им верной защитой служит.
— Знаем мы вашего брата, — буркнула толстая торговка, везущая ткани к Коралловому морю. — Похлеще кочевников любых.
— Ты, баба, выражения-то выбирай! — насупился наемник. — Здесь приличное общество.
Приличное общество ответило дружным хохотом, а кто-то даже посоветовал наемнику пойти на службу к местному сердобольному богу.
— А что слышно, почему кочевники лютуют? — спросил Ард, когда очередной спор утих.
— С голодухи, — уверенно заявил крепкий земледелец, пригнавший к костру двуколку и напоивших всех желающих рисовой водкой. Таковых набралось немало, поэтому споры становились все жарче. — У них война тама… чего делят — знать не знаю. Чего можно делить в степи-то? Пылюку да бурьян? Это ж не наша земелька, вспаханная, да удобренная…
— Гуррнам повоевать — меда не надо. А уж повод они всегда отыщут, — уверенно заявил сказитель. Его истории пока что не пользовались спросом, поскольку всех больше интересовали дела насущные, а не небылицы невесть каких времен. Впрочем, парень не унывал и наяривал третью тарелку луковой похлебки с клецками. — С первых веков дети степей отличались крутым норовом и не стеснялись ходить в набеги как на соседские стойбища, так и на земледельцев. Недаром говорят, что первый человек, убивший себе подобного, был родом из степей…
— Ага, а родила его волчица, которую обрюхатил конь, который из яйца вылупился, снесенного петухом и высиженного мертвою бабою, — дедок в шляпе махнул рукой. — Знаем мы ваши байки… брехня на брехне и брехней погоняет.
— Это ты зря, отец. Дело говорит парняга, — урезонил его щедрый на рисовую водку земледелец, — из нашей деревни только и видно, как дымит что-то в степях. Да еще порой мертвечиной смердит и ворон тама — что комаров на болоте. И так идет со времен пращуров наших. Только нынче совсем озверели налетчики.
— Потому что нет на них управы, — тут же уверенно заявил наемник. — Вы видели тех пентюхов, дорогу перегородивших? Куртки кожаные, копья острые… да вот только видно — мужичье к сохе приученное. Привыкли спину горбить.
— Ну так пошел бы да прогнал их, — Хередан обжог говоруна взглядом. — А затем и степняков бы к ногтю прижал, раз уж бравый такой.
Утром прискакал гонец. Выходило вот что: два дня тому назад ехал через мост крупный караван. В далекие земли, куда-то к лесам и болотам Гаргии. И едва переехали несчастные мост, как из степей налетели на них гуурны. Одни с тыла ударили, а другие хоронились до того на противоположном берегу. Пешие. Наемники пободались-пободались со степняками, а потом деру дали, как жаренным запахло.
— Здесь и раньше частенько грабили торгашей, — рассказывал гонец, накормленный ухою. — Но как грабили: уведут повозку-другую с зерном или женщин похитят да утихомирятся. А тут будто с цепи сорвались — порубили всех, повозки со шкурами и одеждой пожгли, забрали зерно и солонину.
— Откуда это известно, раз порубали всех? — докучливый дед до самого утра бранился с наемником, но ему все было мало.
