Поскольку мистер Тодхантер адресовал свой вопрос не кому-то отдельно, а компании в целом, ответствовал ему, с допустимой расторопностью, каждый.
— Застрелить Муссолини, — не раздумывая сказал майор Баррингтон. — Человек он, по моему убеждению, великий, но представляет опасность для всего мира.
— Нет, Гитлера, — поправил его индийский чиновник. — Гитлер — вот настоящее зло. И потом, я всегда считал евреев очень приличными людьми. Хотя еще лучше было бы истребить всех лидеров милитаристской партии в Японии. Наши собственные политики слишком мелки, чтобы мараться.
— Лично я в политические убийства не верю, — вступил Феррерс. — Уничтожение Гитлера не обязательно уничтожит гитлеризм. Такие движения должны себя изживать. Нет, будь я в таком положении, я бы склонялся к тому, чтобы истребить некоторых, возможно, вполне незначительных людей, которые сознательно делают невыносимой жизнь небольшой группы людей. Выигрыш в итоге, я думаю, будет больше, чем если угробить какого-нибудь диктатора, который, по сути, всего лишь рупор движения.
— Согласен, — произнес мистер Читтервик с таким чувством, словно ему помогли принять решение. — Если, конечно, под рукой нет политика, который лично ведет страну к войне и чья ликвидация поможет предотвратить ее.
Мистер Тодхантер перевел взгляд на священника.
— А вы, Дэнни?
— Я? Ну, вряд ли вы ожидаете, что я подхвачу этот клич к насилию. Я бы предложил себя медицинской клинике, пусть на мне проводят опасные эксперименты, которым нельзя подвергнуть того, кому не предстоит вскорости умереть. И убежден, человечеству от этого будет больше пользы, чем от любого из вас, знатоки кровавых мелодрам.
— Вот это идея новая! — оживился мистер Тодхантер.
Никто не обратил внимания на то, что сам он на свой вопрос никак не ответил.
— Вы, как всегда, ошибаетесь, Джек, — хмыкнул Феррерс. — Во-первых, никакая клиника не воспользуется вашей услугой, это я вам обещаю; шум, если эксперимент окажется слишком опасным, поднимется такой, что риск себя не оправдает. Да и в любом случае толку от вас будет не много, если вообще будет. Проводится ничтожно мало экспериментов, в которых человека нельзя заменить животным.
— Вы в этом уверены? — серьезно спросил мистер Тодхантер.
— Положительно уверен.
Священник пожал плечами:
— Ну, разговор ведь сугубо теоретический.
— Разумеется, — живо согласился мистер Тодхантер. — Тем не менее разве вам не кажется интересным, что из пяти высказавшихся четверо — за устранение, то есть за то, что я назвал негативным направлением, за принесение пользы путем изъятия зла, в противовес пополнению добра. Иными словами, за убийство. Что приводит нас туда, откуда мы начали, — к святости человеческой жизни.
Мистер Тодхантер налил себе еще портвейна и пустил графин по кругу. Дома его никто не ждал, и, следственно, он был волен сидеть за обеденным столом сколько ему вздумается; да и дам за столом в тот вечер не было, чтобы после портвейна присоединиться к ним. Графин обошел стол второй раз, и настроение у присутствующих заметно поднялось. Что может быть лучше, чем необременительно отвлеченная тема для разговора и хороший портвейн… и отсутствие нетерпеливых женщин за дверью тоже казалось благом.
— Отлично, — сказал Феррерс, — итак, чтобы разговор сделал полный круг, повторюсь: ценность человеческой жизни сильно преувеличена. И на этот раз попрошу каждого не согласного с этим пояснить мне, что это за святость такая в существовании алчного ростовщика, или шантажиста, или сифилитика, соблазняющего юных дев, или тупого чинуши, который в угоду вздорному хозяину выбрасывает на улицу приличных работящих людей, у которых на руках семьи… — Тут голос Феррерса неожиданно наполнился горечью. Он обвел взглядом сидящих за столом и взял себя в руки. — Да, если угодно, даже неизлечимо скорбного разумом… Итак, Джек?
— Вы хотите сказать, что назначите себя судьей жизни и смерти? — задал встречный вопрос священник.
— Отчего ж нет? Из меня получится весьма приличный судья.
— И цель ваша будет состоять в том, чтобы уничтожать людей, а не исправлять их?
