— Отец, что ты делал с теми деньгами, что я посылал вам?
Берл поднял брови:
— Они здесь.
— И ты не положил их в банк?
— В Ленчине нет банка.
— Где же ты держал их?
Берл сказал — после некоторого колебания:
— Хоть и не позволено касаться денег в субботу, я тебе покажу.
Он пошарил за кроватью и стал доставать оттуда что-то тяжелое. Появился ботинок. Он был доверху набит соломой. Берл принялся вытаскивать солому, и Шмуль увидел, что в ботинке — золотые монеты. Он поднял его.
— Отец, так это ж целое состояние! — воскликнул он.
— Ну да.
— Почему ты не тратил их?
— А на что? У нас все есть, слава Всемогущему.
— Почему не поехал куда-нибудь? Посмотреть мир, попутешествовать…
— Куда? Зачем? Наш дом здесь.
Шмуль задавал вопрос за вопросом, но в ответ слышал одно: нам ничего не нужно. Сад, огород, корова, коза, куры вполне обеспечивали все их нужды. Сын сказал:
— Если воры прознают про деньги, вам несдобровать.
— Здесь нет воров.
— Что же будет с деньгами?
— Ты их возьмешь с собой.
Мало-помалу Берл с Берлихой привыкли к сыну и стали понимать его американский идиш. Берлиха даже слышать лучше стала. Она признала, что голос у него почти прежний, не изменился. Сын проговорил:
— Может, построить на эти деньги большую синагогу?
— Синагога у нас достаточно велика, — ответил Берл.
— Может, богадельню?
— Никто не валяется на улице. У всех есть кров.
На следующий день, когда съели все, приготовленное на субботу, пришел поляк из Закрочима и принес бумагу — это и была телеграмма. Берл и Берлиха прилегли вздремнуть. Вскоре оба захрапели. Казалось, и коза впала в дремоту. Шмуль надел пальто и шляпу, вышел пройтись. На длинных своих ногах широкими шагами пересек Базарную площадь. Он протянул руку и достал до крыши. Захотелось закурить сигару. Но в субботу курить запрещено, вспомнил Шмуль. Хотелось поговорить с кем-нибудь, но, похоже, спал весь Ленчин. Зашел в синагогу. Старик сидел, раскачиваясь и распевая псалмы.
— Молитесь? — спросил Шмуль.
— А что еще остается, когда состарился?
— Как делаешь жизнь?
Старик не понял значения этого выражения. Он улыбнулся, обнажились пустые десны. Потом сказал:
— Если Всемогущий дает здоровье, дает и жизнь.
Шмуль вернулся домой. Спустились сумерки. Отец ушел в синагогу на вечернюю молитву. Сын остался с матерью. Комната заполнилась нелепыми тенями.
Берлиха начала нараспев, торжественно и монотонно:
— Господь Авраама, Господь Исаака, Господь Иакова. Да будет благословенно Имя Твое. Святая суббота уходит. Добро пожаловать к нам, неделя. Да будет она богата здоровьем, богатством и добрыми делами.
— Мать, тебе не надо молиться о богатстве. Ты уже богата.
Берлиха не услышала. Или притворилась, будто не слышит. По лицу ее пробегали неясные тени.
Еще стемнело. Зашло солнце. Шмуль протянул руку и достал из кармана пиджака паспорт, чековую книжку, кредитные письма. У него были большие планы, когда он сюда ехал. Он привез с собой два полных чемодана. Подарки родителям. Дары городу. Он привез не только собственные деньги. В Нью-Йорке уже есть фонд Ленчинского общества. Они организовали благотворительный бал в пользу местечка. Но городку этому, затерянному в глуши, ничего не нужно. Из синагоги доносилось хриплое пение. Сверчок, молчавший весь день, снова застрекотал. Берлиха начала раскачиваться из стороны в сторону. Запела песню, которую пели еще матери и бабушки. В наступившей темноте святые наивные слова древней песенки рассказывали про овечку, про Тору и добрые дела, про Мессию, который скоро придет.
