Он, наверно, родился, чтобы заниматься печатным словом. Поражала его изумительная память. В местечке говорили, будто он знает наизусть несколько судебных кодексов. У него была масса всевозможных словарей и справочников. Потом Иона решил, что будет давать книги и на идиш, и на иврите. Поскольку он ничего не делал, хорошенько не продумав, подозреваю, что он хотел, чтобы к нему ходили и девушки. Но в целом это был милый человек с чистым сердцем и открытой душой, лишь немного старомодный.
Открой библиотеку кто-то другой — не Иона Аккерман — уж давно были бы выбиты стекла. Но Иону все уважали: еще бы! — такой адвокат, в хороших отношениях с начальством. Ссориться с ним не с руки. Удивительно, но им восхищались и билгорайские поляки. Еврею следует быть таким, как Иона, — спокойный, обходительный, порядочный, и слову его можно верить. Так они говорили. Полякам даже нравилось, что он одевается согласно традиции.
В то время я уже прочел многое из того, что было написано на идиш, — знал книги Менделе Мойхер-Сфорима[90], Шолом-Алейхема, Шолома Аша[91]и Давида Бергельсона. Не могу сказать, что я читал с тем вниманием и тщанием, которого эти писатели заслуживают. Мотл Шур давал мне книги на иврите — самые разнообразные, и хрестоматии в том числе. Благодаря ему я приобщился к современной литературе на иврите, просто глотал книги Бялика, Черниховского, Якоба Когена, Залмана Шнеура[92] и испытывал одно лишь желание — читать еще и еще. Никогда не забуду, как захватило меня «Преступление и наказание», хотя я не очень хорошо понимал, что читаю.
Я сидел в саду под яблоней и читал. Сюда, под эту яблоню, Ноте Швердшарф каждый день, что-нибудь мне приносил, а на следующий день я уже возвращал книгу. Частенько я забирался на чердак, садился на перевернутый ящик и читал. Кругом всякий хлам: старые кастрюли, поломанные кадушки, обрывки Святых книг. А я сижу себе и читаю. Глотаю со страстью, просто пожираю все, что попадется под руку: рассказы, романы, пьесы, очерки — написанные на идиш и в переводах. Сам оценивал, что хорошо, что так себе, где правда, где ложь. Америка в то время посылала нам белую муку и книги европейских писателей в переводе на идиш. Книги эти приводили меня в восторг, ввергали в состояние транса: Рейзен[93], Стриндберг, Тургенев, Толстой, Мопассан и наконец Чехов. Однажды Ноте принес мне книгу Гиллеля Цейтлина[94] «Проблемы Добра и Зла». Я прочел ее на одном дыхании. Автор разворачивал и затем суммировал мировую философию, сравнивая ее с философией иудаизма. Немного позлю я открыл для себя книгу Ступницкого о Спинозе.
Помню, как отец постоянно повторял, что имя Спинозы следует вычеркнуть отовсюду. Тогда уже я знал, что Спиноза заявляет: Бог есть Вселенная, и Вселенная — это Бог. Помнится, отец говорил, что Спиноза тратит время на ничто, на пустоту. По интерпретации Баал-Шема выходило то же самое: он обожествлял природу, отождествлял Вселенную с Богом. Баал-Шем жил после Спинозы, это так. Отец возражал: Спиноза черпал свою мудрость из древних источников, которых не могут отрицать никакие последователи Спинозы.
От философии Спинозы в голове моей воцарился полный кавардак. Его концепция: Вот есть субстанция с бесконечными атрибутами, божественная сущность должна следовать своим собственным законам, нет ни свободной воли, ни абсолютной морали, ни конечной цели — это увлекало, завораживало, но и совершенно сбивало меня с толку. Книги Спинозы опьяняли. Истины, к которым я пробивался с детства, наконец-то стали ясны. Все было Бог — Варшава, Билгорай, паук на чердаке, вода в колодце, облака в небе, книга на моих коленях. Все божественно, все — мысль и развитие. У камня — его, каменные мысли, два аспекта одного и того же. Помимо физических и интеллектуальных атрибутов, существуют другие бесчисленные характеристики, через которые определяется Божественная принадлежность. Бог есть вечное, трансцендентное время. Время, или протяженность, определяется модусами — пузырьками, которые варятся в божественном котле, образуются там и лопаются, и снова образуются и т. д. Сам я — тоже модус. Этот модус объясняет мою нерешительность, мою беспокойную натуру, пассивность характера, мои сомнения и страхи. Но все эти модусы созданы из тела Бога, из мыслей Бога, их можно понять и объяснить лишь через Него…
