— Что называется, не повезло. Сколько ты уже тут торчишь?
— Два дня.
— Ты звал на помощь?
— А смысл? Я — Джавдет. Тут все в округе дали друг другу слово меня не трогать.
— Что же ты такого натворил?
— Долгая история.
— Думаю, что так оно и есть, — согласился Джек. — Только за последнюю неделю меня просили не трогать тебя двенадцать раз. Мне неясна только одна деталь, и я был бы тебе очень признателен, если бы ты меня просветил. Я много слышал о зыбучих песках, и меня удивляет тот факт, что твоя голова всё ещё торчит на поверхности.
— Это просто. Всё дело в моей левой ноге.
— Что особенного с твоей левой ногой?
— Под ней что-то твердое. Подозреваю, что это булыжник или часть похороненной под песком скалы. Я всё время стою на одной ноге, представляешь? Два дня на ней стою!
— Повезло, — сказал Джек.
— И не говори, — скорчил гримасу Джавдет. — Так ты дашь мне воды?
— Зачем? Чтобы ты подольше мучился? Смерть от обезвоживания наступает примерно через неделю, два дня уже прошло. Если я сейчас дам тебе воды, то тебе придётся страдать ещё целую неделю, а если не дам — всего пять дней. Так к чему длить твои страдания?
— Логично, — признал Джавдет. — Может быть, ты пойдёшь ещё дальше по дороге милосердия и просто перережешь мне глотку? И тогда страдания мои закончатся прямо сейчас.
— Этого я сделать не могу, — сказал Джек. — Меня настоятельно просили тебя не трогать.
— А я и забыл, — сказал Джавдет. — Извини.
— Не стоит извиняться.
— Тогда до свидания. Или, что будет точнее, прощай.
Джек присел на корточки.
— Ты можешь освободить руку? — спросил он.
— Могу, а что толку? Держать её всё время над головой мне тяжело, а стоит только положить на песок, как её тут же засасывает.
— Если ты освободишь руку, я кину тебе верёвку.
— А как же твое слово меня не трогать?
— Я кину тебе верёвку, — сказал Джек. — А сам и пальцем к тебе не притронусь. Я не знаю, что ты натворил, но оставлять тебя здесь было бы слишком уж жестоко.
— А ты потом не пожалеешь? И вообще, откуда я знаю, кто ты такой? Может быть, ты решил надо мной подшутить? Не стоит доверять человеку, в одиночку шляющемуся по пустыне…
Конец верёвки ударил Джавдета по лицу.
— Должен тебе заметить, ты выбрал весьма странный способ путешествовать по пустыне, — сказал Джавдет. — Я видел людей, пересекавших пустыню в одиночку, но обычно у них был хотя бы один верблюд. А делать это пешком…
— У тебя тоже не было верблюда, — сказал Джек.
— Меня к этому вынудили обстоятельства. Я — Джавдет.
— Ты уверен, что не хочешь рассказать мне долгую историю своей жизни? — спросил Джек. — Мне все-таки любопытно, что же ты такого натворил.
Они шли по вершине бархана. Джек на ходу курил сигарету, а Джавдет то и дело прикладывался к фляге с водой. Его организм был обезвожен сверх всякой меры. Джек удивлялся, как спасенный им человек вообще может передвигаться.
Не иначе ещё один истинный сын пустыни.
— Полагаю, ты имеешь право это знать, раз уж ты меня спас, — сказал Джавдет. — Видишь ли, всё началось с предсказания. Один аксакал, настолько древний, что помнит ещё те времена, когда песчинки в пустыне были величиной с грецкий орех, предсказал, что у меня родится дочь и мы с женой назовем её… Впрочем, для истории это неважно. Ещё аксакал сказал, что в жизни моей дочери наступит критический момент, когда её семейное счастье и сама жизнь будут зависеть от историй, которые она вынуждена будет рассказывать на протяжении тысячи ночей.
— Тысячи и одной ночи, — сказал Джек.
— Ты знал того аксакала?
— Нет. Просто что-то похожее я уже слышал. В каком-то из миров. Но я не вижу в этом предсказании ничего плохого. Пророчество как пророчество.
— Сначала я тоже так думал, — сказал Джавдет. — Но потом мне в голову пришла другая мысль. Аксакал сказал, что умение рассказывать истории пригодится моей дочери в весьма юном возрасте, так откуда же молодой девушке знать столько историй? И тогда я подумал, что мой отцовский долг заключается в том, чтобы научить девочку всем этим историям.
— Желание обеспечить безопасность дочери весьма похвально, — заметил Джек.
— Сам я такого количества историй, понятно дело, не знал. Но после того как я принял решение, уже ничто не могло меня остановить, и я отправился в долгое странствие. Я превратился в самого благодарного слушателя в мире. Я приходил в оазисы и просил рассказывать мне разные истории. Я слушал седых старцев и безбородых юнцов, меня интересовало всё, что могло быть рассказано. Я беседовал с караванщиками, с купцами и с их охраной. Я разговаривал с ремесленниками и батраками, я разговаривал с бедуинами, я разговаривал бы даже с их верблюдами, если бы они могли рассказать мне что-нибудь интересное. Постепенно молва обо мне распространилась по всей пустыне, и люди сами приходили, стремясь рассказать свои истории. Меня приглашали в свои дворцы падишахи, калифы и эмиры. Меня пускали даже в гаремы, чтобы наложницы могли поделиться со мной историями из своей жизни.
