Да, оно осталось от старой композиции, которую я пыталась спасти! Он все-таки писал по старой композиции. Выходит, я тщетно его разубеждала, он все сделал по-своему.
Меня берет отчаяние. Чтобы не выражать вслух досады, отворачиваюсь от холста. Все равно теперь бесполезно что-либо говорить.
Вокруг мольберта что делается! Свалка! Одно возникает из хаоса, другое тут же превращается в хаос...
Снимаю с мольберта готовый холст и навешиваю его прямо подрамником на гвоздь в стене - сохнуть. Складываю треногу мольберта, собираю тряпки, оттираю пятна краски с пола и так далее, и так далее...
- Ну как? - спрашивает он, посмеиваясь.
- Подпиши картину.
Он берет маленькую кисточку, макает ее прямо в тюбик кадмия и выводит в правом нижнем углу: "В. Голявкин. 74".
Я переворачиваю картину и, осторожно держа ее за края подрамника одной рукой, чтобы не смазать краски, спрашиваю:
- Как написать название: "Лодки в море"?
- "Лодки в бушующем море", - говорит он.
Из того же тюбика той же кисточкой на сером обороте холста я пишу: "В. Голявкин. "Лодки в бушующем море", х., м., 60х80. 1974".
Все. Теперь пусть висит на стене и сохнет.
- Ну как? - вновь спрашивает он.
- Вот это пятно осталось от прежней композиции? Зачем ты ее записал? Ведь я же просила!
- Я тебе другую напишу.
- В твоих картинах не хватает людей. Но один человек просматривается естественно, четко и с бурным нравом - личность самого художника. Фигура за рамками картины - так получается, - но ее присутствие и напор чувствуются активно... Я купила свежие эскалопы, сейчас приготовлю с чесноком и жареной картошкой. Поедим?
- И выпьем?
- За живопись.
"Лодки в бушующем море" висели на нескольких выставках Союза художников. А потом было предложено продать полотно в коллекцию Художественного фонда за семь тысяч тогдашних рублей. Мне сумма показалась ничтожно малой и стало так жаль картину, что я велела отказаться от продажи и сама привезла ее домой, снова тащила и везла от Союза художников на трамвае...
19
У нас был определенный круг друзей-художников - так сказать, ближний круг. Среди них: Тогрул Нариманбеков и Таир Салахов - друзья детства Голявкина в Баку.
Тогрул всегда экспериментирует с красным цветом и с бирюзой. А писать натюрморты с гранатами, по-моему, готов с утра до вечера. Гранаты - кровь Апшерона - он знает лучше всех.
Он пробовал перейти на европейский стиль, когда учился в Вильнюсском художественном институте, но именно там, кажется, понял, что родные корни надо не выкорчевывать, а наращивать.
Тогрул, Таир и Виктор Голявкин с детства воспитывались на французских импрессионистах...
- Баку стоит на холмах, и улицы ведут к Каспийскому морю. Бегу с горы прямо на Приморский бульвар, - рассказывал Голявкин. - Море сверкает, солнце печет, порывистый ветер дух захватывает. Обежал весь бульвар, ни одного знакомого мальчишки не встретил. Помчался обратно в гору, завернул в сад Революции, неподалеку от нашего дома, вижу: мальчишка лет десяти, как я, рисует на асфальте. Мне стало интересно: я ведь тоже рисовал. Подошел, и мы познакомились с Тогрулом. С тех пор вместе ходили в библиотеку, что была в центре городского сада, рисовали рисунки на конкурс. Нам казалось: вряд ли кто, кроме нас, может нарисовать так же здорово. Но один мальчишка принес на конкурс рисунок такой хороший, что нам было далеко до него. Тот мальчик был Таир Салахов. И мы уже втроем ходили по городу, разговаривали про живопись, смотрели все городские выставки, оставляли записи в книге отзывов и подписывали: Таир, Тогрул, Виктор...
Любовь Николаевна Голявкина любила Тогрула, он хорошо пел неаполитанские песни, она ему аккомпанировала. Она говорила сыну: "Если петь не можешь, хотя бы играть научился". Много лет подряд его пытались учить музыке. А он неожиданно для мамы устроился в боксерскую секцию. Она ненавидела бокс. Однажды на матче отчаянно закричала: "Что вы делаете? Как вам не стыдно?! За что вы его бьете?!" В зале поднялся смех. Сын больше не пускал ее на матчи.
У Тогрула был выбор: идти в консерваторию или в институт живописи. Победило второе. Но в Баку нет художественного института, и ребята разъехались учиться в разные стороны: Салахов - в Москву, Голявкин - в Ленинград, а Тогрул поступил в Вильнюсский художественный институт.
