— Блевать в урну сбоку. Не дергаясь. Дернешься, либо сам умрешь от болевого шока, либо я тебе скальпель всажу. Специально. Не мешай работать. — Вспомнился Виктор Анатольевич. Такой же грузный суровый мужлан. Только был с похмела. «До свадьбы заживет».
— Все же, я тебе здорово не нравлюсь, — борясь с попытками рвотных масс из семги и супчика-пюрешки вырваться наружу, проскрипел я.
— Не нравишься, — огрызнулся здоровяк. Замер на секунду, переживая собственные мысли. Продолжил разделывать мою руку. Я закрыл глаза, пытаясь контролировать дыхание. После продолжительной паузы он решил поделиться соображениями. — Вся затея не нравится. Не нравится эта одержимость найти тебя, дать тебе это оружие…не иначе как оружие. Мы три года просчитывали, как можем безопасно и незаметно проскользнуть к твоей планете. Исследовали сотни теневых и пиратских маршрутов. Нашли тридцать семь транспортников, более или менее подходящих плану. Ты знаешь, что значит число «тридцать семь» в галактических масштабах? Ничего оно не значит. Согласились двое. Потому что слишком сильно задолжали федерации и вообще были занозами в заднице закона. Согласились, в обмен на амнистию и практически все наши запасы денег. Быть честным законопослушным стратегом не так уж просто. Год назад Мелиса убила первого капитана. Миссия провалилась, год планировали по новой, с Каребом. Сэм обещала тебе, что вернет тебя обратно через год. Не знаю, о чем они договаривались, но Кареб умная крыса, он не пойдет на самоубийство второй раз. А я не вижу других способов. Зачем ты вообще согласился?
— Не знаю, — прошептал я. Капля горячей соленой воды спустилась к подбородку. Психологическое воздействие всего вокруг достигало своего пика. Казалось, сейчас с потолка полетит конфетти, выйдут, аплодируя, все актеры, крикнут хором: «Розыгрыш»! Оперируемая рука окажется резиновой подставой, мы выйдем из павильона где-нибудь в Подмосковье, мне вручат какой-нибудь подарок перед камерами и отвезут домой. Родители обнимут, скажут: «Сюрприз! Давай уже жить по-взрослому, сынок! Хватит летать в облаках». Но я еще не сдался. Хотя, может уже и стоило бы.
— Не знает, — Бета поднял косматую голову на меня, поморщил носом и снова уткнулся последовательно укладывать трубки вдоль костей в глубину разрезанных мышц и массы ставшей желеобразной крови.
— Вот! Это — чертов карашдт! — В операционную мощным торнадо влетела Саманта. Она держала за чешуйчатый хвост какое-то уродливое толстенькое водное существо. Оно жалобно попискивало и растерянно шевелило длинными лапками. Сэм покрутила у меня перед глазами пузатиком, бросила его на стол сбоку от нас, устремилась к выходу. Космический корабль Туркина. Операционная. Разрезанная на лоскуты рука. Порог анорексии. Неописуемая слабость. Карашдт.
— Успокойся! — крикнул ей в след Бета. Насупился. Развел окровавленными руками. Отпрянул от меня.
— Сами успокойтесь! — гневно прозвучало в ответ откуда-то из коридора. Я печально посмотрел на бедное животное. Откуда мне знать, может я ел собрата вот этого толстячка, а вовсе и не семгу.
— М! — вновь влетела в операционную. Схватила существо. Сверкнула глазами. Резко развернулась на каблучках и разъяренной фурией покинула помещение.
— Она…она любит думать, что пошла в мудрого и рассудительного отца, — осторожно заговорил Бета, посматривая на дверь отсека. — Но от нервозной матушки ей точно что-то перешло.
— Что же там за Мелиса? — также тихо спросил я.
— Угу, — он лишь многозначительно закивал, выпучив красные глаза и возвращаясь к операции.
Прошла, казалось, вечность. Бета продолжал аккуратно внедрять механизм, что-то прижигал, зашивал, перетягивал. Теперь уже сама рука была заштопана, в трех местах продольные длинные разрезы были скреплены хирургически точно наложенными швами. Из запястья со стороны ладони торчало само устройство. Предстояло перенести его на тыльную сторону, между костей.
— Я люблю ее, — неожиданно сказал мой персональный хирург и палач, отвлекая меня от грузных мыслей о Земле. — Саманту. Люблю ее, — он говорил с таким откровением, с такой чистотой, что само по себе это шокировало. — Она бывает шумной, вспыльчивой, раздражает меня своей упертостью. Часто стоит на своем, даже не пытаясь понять, что я ей говорю. Постоянно курит этот свой льюис, чтобы лазить людям в башку. Ни с чем не считается, когда думает, что поступает верно, — ухмыльнулся, все также копаясь у меня в конечности. Я смотрел на него как завороженный, слушая его исповедь. — И она всегда думает, что верно поступает. Иногда меня-то ни во что не ставит, а я старше ее и видел весь этот мир вдоль и поперек, — снова задумался, улыбнулся. — И, знаешь, здорово боится медуз, до визга… Но ни с кем моя жизнь не была так наполнена смыслом. Как песик на поводке я пойду за ней, куда бы она в своем азарте не надумала отправиться. Никогда не ощущал на себе таких теплых взглядов, такой нежности прикосновений. Ощущение, будто моя душа переселилась к ней, чтобы быть еще ближе. Честная, умная, добрая, пусть взбалмошная, но чистая, ранимая даже, кого бы из себя не строила. — Я не смел прерывать это откровение, боясь даже представить, что побудило его говорить об этом сейчас и к чему он ведет. Он снова помолчал. — Все мы игрушки в их руках. И счастливы от этого. Я ревную и завидую. Ты новая игрушка. Поэтому постарайся понять. Уживемся. Потом, — обреченно мотнул головой, — мне не дано знать, что за смысл вложил в них Великий Создатель, но иногда, кажется, что вся вселенная — лишь песочница для этих сестер. Поэтому и ты так легко согласился сейчас, и я, как последний простак, повелся в начале. — Он затянул последний шов. Промазал каким-то гелем все швы.
