— Я твоему Симеону на пять рублей жалованье прибавлю, — сказал Алексей Михайлович, ужасно довольный. — Ну, сынок, а теперь смотри иную охоту. Бой так бой.
На горе, у сосен, их поджидали ловчие и удивительный всадник в остроконечном колпаке и с орлом на рукавице. Голова без шеи, на плечах лежит. Щёки, как два блина, а подбородок старушечий, пузырёк с волосками, усы растут в уголках рта, рот тоже старушечий, морщинистый. Но удивительнее всего глаза: два длинных сверкающих лезвия.
— Кто это? — прошептал царевич.
— Калмык! — сказал Алексей Михайлович. — Под нашу руку всей своей ордой пошли. Гроза крымских татар. Да и как их не бояться, в плен никого не берут, ни воина, ни мурзу. Режут.
Калмык поклонился царю, поклонился царственному отроку, показал орла. Жуткая тоже птица. Клюв — черепа раскалывать, когти заточены, в глазах — смерть.
Калмык улыбнулся, шевельнул всеми своими несчётными морщинами и жестом свободной руки приказал ловчим начинать.
Под горою, Святогоровой бородой, версты на три, на четыре простирался узкий, поросший травой овраг.
Ловчие пустили по оврагу волка. Калмык, разогнавшись на лошади, кинул с руки орла, и тот поплыл над оврагом, роняя на волка тень крыльев.
Нырнул нежданно. Был и пропал. Но тотчас на дне оврага завизжал волк. Никогда не ведавший опасности с неба, волк кружился на месте, не понимая, кто рвёт его и режет. Упал на спину, отбиваясь лапами от напасти.
Орёл, лениво взмахивая крыльями, взлетел, повис над оврагом, чуть покачиваясь на восходящих потоках воздуха. Волк кинулся из оврага, но был опрокинут и скатился на самое дно. Побежал, прижимая голову к лапам. Орёл гнал его без особого усердия. Когти-ножи висели над зверем и то и дело врезались в спину, в бока. Волк бросался в стороны, замирал, подскакивал. Тогда орёл сел ему на спину и принялся бить клювом по голове, и бил, бил, покуда волк не смирился. Остановился, лёг, умер.
Орёл сидел на жертве, крутил башкой, и на клюве его была кровь.
— Дай ему ещё одного — забьёт! — ахали ловчие. — Башкой-то как поводит! Ищет! Ему и впрямь одного мало.
— Вот тебе и птичка! — изумился Алексей Михайлович.
Посмотрел на Алёшу, а тот белый-белый, и глаза, как у птицы, закрываются-открываются.
— Алёша! А ведь нам с тобой в Измайлово надо поспешать! Новые кусты сегодня привезут.
Тотчас и поехали. С горы верхами, под горой в карету пересели.
...Чудо благоуханное взрастало в царском саду, царскими руками взлелеянное.
Государь всю дорогу говорил о розах, и царевич порозовел, отошёл от кровавой орлиной охоты, сам пустился в рассуждения.
— Батюшка, — говорил он, заглядывая отцу в глаза, — а ведь если по всей Русской земле посадить розы, будет ли перемена?
— Перемена? — не понял Алексей Михайлович. — Ну как же не быть перемене?.. Коли ёлки растут — темно, коли берёзы — светло...
— Нет, — мотнул головой царевич. — Будет ли в поселянах перемена?
— В людях-то? — вопрос показался преудивительным, царь не знал ответа. — От Бога перемены...
— Ну а коли Господь пошлёт, чтоб розы возле изб развелись?
— Возле изб? Где же их набраться, сынок, розовых кустов? Мне ведь из-за моря их привозят. И задорого!
— Ну а если разведутся? По Божьей воле? Как рожь, как репа!
— Пожалуй, переменятся! — сказал Алексей Михайлович.
— Да ведь тогда, я думаю, избы тоже переменятся.
У Алексея Михайловича от такого рассуждения дух перехватило: какого царя посылает Бог будущей России! «Я думаю». Десять лет всего, а уж — «я думаю».
В Измайлове царя и царевича встречал не садовник, а Родион Стрешнев. Не больно любезную привёз новость. Напрасно посылал великий государь быстрого гонца в Астрахань. Наказ вёз, как встречать «иерусалимского и антиохийского патриархов, сколько им корму давать. На какие вопросы ответствовать, а какие ни за что не слышать, в ум не брать и не сметь, не сметь пускаться в рассуждения».
Патриархи не приехали и не собирались приезжать. Алексей Михайлович про то знал, но у него была-таки надежда. Всё ведь в руках Божьих. Промыслит, и поедут как миленькие... Да только, видно, никакой молитвою Господа на свои хотения не перетащишь. Не тот век! Не та вера!
