Сказал сии загадочные слова и ушёл.
Воротился, когда уж все пообедали, не дождавшись хозяина. С великим шумом пожаловал.
Визг, будто собаку кнутом порют, рёв звериный, лязг железа. Люди кричат, протопоп кричит.
Фетинья от страха двери на засов, да умная Агафья-черница тут как тут. Оттолкнула глупую бабу, отворила двери, и вовремя. Батюшка протопоп уж на крыльце, с цепью в руках, а на цепи чудище косматое.
— Детей убери! — закричал Агафье да и повалился на неё, шарахнувшись: чудище изловчилось, схватило протопопа пастью за сапог. Иночица бесстрашно рванула цепь в сторону, Аввакум опамятовался, пособил. Так вот и втянули сидящего на гузне в дом, жующего сапог... человека, Господи.
— Крюк! — закричал протопоп выскочившим к нему навстречу Ивану и Прокопию. — Ищите, несите крюк, в стену вбейте... Да в углу, безмозглые! В углу!
Анастасия Марковна глядела на пришествие, опустивши руки. Агафья же, сообразив, помогла батюшке скинуть сапоги.
— Вот оно — спасение наше! — сказал Аввакум, отирая пот с лица. — Филипп-бешенный — украшение палат наших.
Иван с Прокопием продели кольцо цепи в крюк, крюк вколотили в стену.
— Меня тебе мало? — спросил Фёдор-юродивый главу семейства.
— Будь рад товарищу, — сказал Аввакум. — Принеси соломки, да гляди не кривляйся. Подумает, что дразнишься, да и съест тебя.
— Батька, коли бедный Филипп без разума, зачем же ты его привёл? — огорчилась Марковна.
— Чтоб мы с тобою не забывали о страждущих... Бог даст силы, выгоню из Филиппа беса.
— Ты бы поел, батька. Мы тебя не дождались. Уж вечерня скоро.
— Налей нам щец с Филиппом.
— В одну чашку?
— В одну... — сел на пол перед вздремнувшим несчастным.
Во цвете лет человек. Волосы — лён, но уж грязные не приведи Господи. Сплелись с бородою. Вши ходят, как муравьи в муравейнике, из-под ворота, по волосам, по бровям. Брови у переносицы как сломаны, вверх растут косицами. И на каждой волосиночке по вше. Губы в корках, треснувшие, кровоточащие.
— Батька, ты хоть отстранись! — попросила Марковна. — На тебя ведь переползут.
— Вот и почешемся в согласии, — сказал Аввакум, довольно улыбаясь пробудившемуся Филиппу. — Сейчас поесть нам принесут, а покуда прочитай Исусову молитву.
Филипп беззлобно рыкнул, но глаза отвёл, голову опустил.
— Не знаешь, что ли?
Филипп мотнул головой.
— Не знаешь? Тогда, брат, потрудись, поучи. Дело не трудное. Повторяй за мной. Молитва и осядет в голове. Ну, с Богом, милый! «Отче наш, иже еси на небесех...»
Филипп, глядя Аввакуму в лицо, приблизил львиную свою голову и клацнул белыми сильными зубами перед самым носом протопопа.
— Батюшка! — вскричала Фетинья.
Аввакум отшатнулся, встал, взглядом подозвал Ивана.
— Дай ремень.
Жиганул Филиппа по спине.
— А ну, повторяй за мною... «Отче наш, иже еси на небесех...»
Филипп запрокинул голову, завыл, как волк. Ремень обрушился на его плечи с такой силой, что бешеного пригнуло к полу.
— Повторяй! «Отче наш!» — гремел Аввакум и бил, хлестал, слушая в ответ собачий лай, козье блеянье, кошачьи вопли.
Анастасия Марковна встала между протопопом и Филиппом.
— Ты привёл его, чтобы до смерти забить?
Аввакум отбросил ремень, треснул жену рукою в плечо, благо успела лицо заслонить.
— Ножницы подай! — С ножницами кинулся к Филиппу, обстриг в мгновение голову и бороду. — Фёдор, тащи котёл с водой! Обмой, сними с него платье. Пусть бабы в печи прокалят. В моё обряди.
Так и не поел, отправился слушать вечерню. С крыльца сошёл — царская карета едет. Алексей Михайлович Аввакума усмотрел, остановил лошадей. Не Поленился на землю сойти из кареты.
— Благослови, батюшка протопоп.
Как же не благословить склонённую царскую голову? Благословил.
— К вечерне идёшь?
— К вечерне, великий государь.
— Надо тебе место подыскать. Помолись обо мне, грешном. Помолись о царице, о царятах моих, а пуще об Алексее Алексеиче. Похварывает. Девицы мои уж такие резвые, щёки как яблоки, а царевичи — что старший, что младший — болезные.
— Помолюсь, великий государь. Бог милостив.
Царь сел в карету, поехал, а к Аввакуму Богдан Матвеевич Хитрово прыг из возка.
