– Нет, не мне. Она порой говорила сама с собой, шагая взад-вперед по нашей хижине. И лишь много лет спустя смысл некоторых из ее слов, которые я тогда запомнил, стал для меня вполне ясен.
Хантер снова погрузился в молчание. Молчала и Челси, не решаясь нарушить течение его воспоминаний. Подойдя к очагу, он помешал кочергой тлеющие поленья и, когда огонь снова разгорелся весело и ярко, уселся на пол спиной к Челси.
– Она всегда мечтала выбраться из Корнера хотя бы на некоторое время. Она ведь была совсем не такой, как тамошние женщины. Ей хотелось очутиться вне их мелочных забот, подальше от их глупых разговоров. Она прекрасно шила и вышивала.
– Я слышала об этом от Маргарет.
Он передернул плечами и резко спросил:
– А эта Маргарет часом не рассказала тебе, как они с ней обошлись?!
– Только в общих чертах.
– Ну так я расскажу тебе об этом подробно. Если, конечно, ты желаешь слушать.
Челси, затаив дыхание, кивнула. Она вся обратилась в слух.
– Моя мать была прирожденной художницей. Она обладала тем, что принято именовать даром Божьим. Когда я появился на свет, она зарабатывала на жизнь изготовлением всяких мелких безделушек, которые шли нарасхват у местных торговцев. Но она умела делать и многое другое. У нее было чрезвычайно развито чувство цвета и формы. Все городские мастерицы вместе взятые просто в подметки ей не годились. А какие великолепные лоскутные изделия выходили из-под ее рук! Она покупала груды обрезков ценой в несколько пенни и шила из них красивейшие скатерти, занавески, одеяла, жилеты! И местным дамам из высшего света пришло в голову пригласить ее в свою Швейную Гильдию. Она работала не покладая рук и не только шила и вышивала сама, но и учила этому многих из них. Самые красивые и нарядные вещи, которыми до сих пор гордится Гильдия, созданы либо непосредственно ею, либо по ее эскизам. И они не мешали ей тешить себя иллюзией, что она благодаря своим заслугам прочно вошла в их круг. И вот, когда ее муж отбыл восвояси, она с радостью выбралась из Корнера. Денег у нее было немного, но лачуга стоила дешево, и ей очень льстило, что эта развалюха стояла поблизости от Болдербрука. Она тешила себя мыслью, что живет почти в поместье, почти в самом Болдербруке.
Резко вскочив на ноги, он подошел к окну, поставил локоть на подоконник и, постояв там с минуту, снова вернулся к печи и принялся смотреть в огонь.
– Когда обнаружилось, что она беременна, среди дам начался ужасный переполох. Они буквально сбились с ног, ища виновника ее позора. Они пытались обвинять в этом своих мужей, своих братьев, заезжих коммивояжеров. Кэти Лав ни слова не отвечала на все их расспросы об отце будущего ребенка. И им ничего другого не оставалось, кроме как обвинить в свершившемся одну ее. – Он снова подошел к окну и стал смотреть в темноту. – И она превратилась в парию. Ее перестали приглашать на чаепития, на званые ужины, на заседания Швейной Гильдии. С ней не здоровались, ее не замечали. Ее стряпню не принимали на благотворительные распродажи. К тому времени она сожгла все мосты в Корнере, а в городе от нее шарахались как от прокаженной. Она очутилась в полнейшей изоляции и сошла с ума. Вот что они с ней сделали!
Челси, не в силах долее сдерживаться, подошла к нему вплотную. Она не сделала попытки дотронуться до него, просто стояла рядом.
– Они поступили чудовищно!
– В этом городе чудовищные вещи творятся совершенно безнаказанно. Ты разве еще не заметила?! – с горькой иронией спросил он. – Они делают все что хотят. Поэтому я еще раз советую тебе хорошенько подумать, стоит ли тебе оставаться здесь до родов. Они ведь тебя просто затравят!
– Я им этого не позволю!
– Говорю тебе, они это сделают!
– Я не дам себя в обиду, не думай!
Он взглянул на нее через плечо. Во взгляде его сквозило любопытство.
– Что за черт тебя на это толкает? У тебя своя жизнь, своя семья, своя работа в другом месте, которое во сто крат лучше этого унылого городка.
– Но мне здесь нравится. И я хочу, чтобы мой ребенок родился именно в Норвич Нотче!
– Ты совсем чокнутая, ничуть не лучше бедной Кэти! – заключил он, направляясь к оставленной на полу бутылке. Поднеся ее горлышко ко рту, он допил содержимое тремя большими глотками.
