– Картины, говоришь? – проговорила Екатерина задумчиво. – Ох, было бы мне время на картины глядеть. Я вот новую пиесу заканчиваю – о Горе-богатыре. Дала почитать Храповицкому, жду его с минуты на минуту… А впрочем, пока его нету, давай, зови этого Мамонова.
Зотов, сохраняя важный вид, поплыл к двери. Про пиесу он был уже наслышан от приятеля своего, Александра Васильевича Храповицкого. Тот являлся непременным редактором, а порой и переписчиком всех сочинений императрицы. На сей раз государыня изваяла едчайшую и язвительнейшую сатиру на своего, с позволения сказать, сына и наследника, Павла Петровича, которого всю жизнь терпеть не могла не только из-за его происхождения, но пуще – из-за мерзкой натуры. Не будучи никоим образом сыном Петра Федоровича, он умудрился оказаться точным его подобием по характеру, ужимкам, привычкам и пристрастиям. И уж коли императрица не могла его переделать, то отводила душу в своих писаниях.
Дверь открылась. Вошли трое слуг, внесли три полотна и пюпитры для них. Вслед появился молодой человек – среднего роста, изящный… ого, какие брови, подумала Екатерина! Знакомое лицо. Ну конечно, знакомое, коли адъютант Потемкина, она просто не могла его не видеть раньше… однако нет, с этим красивым, холодноватым лицом связано какое-то неприятное воспоминание… нет, не неприятное, скорее, забавное. Но какое именно?
Молодой человек с запинкой сообщил, что полотна-де куплены Григорием Александровичем для Эрмитажа. Светлейшему желательно услышать отзыв о мастерстве.
Екатерина встала так, чтобы и на полотна смотреть, и на молодого человека. Значит, милый друг Гриша полагает, что этот мальчик заменит ей Ермолова. А почему бы и нет? После того как она потеряла ненаглядного, любимого Ланского, особой разницы – тот ли, другой ли тешит ее в постели – не было. Ни к кому она так и не смогла сердечно привязаться. А так хотелось полюбить вновь!
Мальчишка хорош… Есть в нем нечто, словами неописуемое, что заставляет, раз посмотрев на него, смотреть снова. Особенно если представить себе, на что он окажется способен, лежа вон там, в опочивальне, за зеркалом, которое по мановению руки может быть отодвинуто… Нет, разумеется, у каждого фаворита есть свои покои, где он может быть сколько угодно, а все же ночью извольте пребывать на ложе за зеркалом, извольте быть готовым удовлетворить императорскую хоть незамедлительно!
У нее – хоть. А у него? А ему – охота ли?.. Ну, в этом возрасте, как говорится, и на метлу березовую стоит.
Взгляд Екатерины давно сполз с роскошных бровей молодого человека и его белого лица на белые панталоны, заправленные в высокие сапоги. Панталоны были по покрою свободны в мотне, однако под жгучим взглядом императрицы вдруг сделались явно тесны.
Молодой человек начал переминаться с ноги на ногу, поворачиваться к Екатерине боком, нелепо оттопыривать зад, делать какие-то странные движения руками…
Екатерина продолжала смотреть все так же бесстыдно и заинтересованно. Естество мальчишки вело себя должным образом, а вот он сам, будь сейчас его воля, кажется, с удовольствием кастрировал бы себя.
Зотов, подглядывавший из-за дверей, неодобрительно качал головой. Подобные сцены он наблюдал не единожды. И кто бы тут ни стоял под испытующим взглядом государыни, все, несмотря на смущение, тянулись во фрунт, давая ей подробно осмотреть себя и гордясь тем, что осматривать есть-таки что! А этот… неотеса, вот уж правда, что неотеса! Чудится, поднеси к нему сейчас сухую растопку – и она вспыхнет, будто от огня! Лицом стал красней своего мундира! А ежится-то как, еще минута – и начнет руками прикрываться, словно его голого напоказ в тронную залу вытолкнули!
Ошибся Григорий Александрович. Ошибся, вот беда-то…
– Ну хорошо, – сказала, наконец, императрица, пряча усмешку в уголках румяных губ. – Идите сейчас к светлейшему и скажите, что я посмотрела картины.
Молодой человек, словно обезумев от счастья, ринулся к двери, совершенно забыв даже про поклон государыне. У Зотова руки чесались дать ему хорошего леща, едва выйдет за дверь, однако это было все равно что дать леща Григорию свет-Александровичу. Мальчишка-то – его ставленник! Протеже, значит.
