День не был счастливым и в жизни Селесты, которая несколько недель назад решила выйти за Бразона и, естественно, попросила о прибавке, дабы обосновать этот дерзкий замысел. Мсье Бонваль, поддерживаемый женою, начисто отказал, поскольку в таких случаях не принято соглашаться сразу. Теперь Селеста ходила с красными глазами, все время сморкалась и вообще была не в форме.
Это оказалось некстати, ибо она играла при мсье Бонвале ту же роль, какую играет при великом хирурге ловкая операционная сестра - стояла рядом, чтобы в любую минуту подать хозяину ложку, кастрюлю, сотейник, резанный лук, чищенную морковь, пряности, словом - все, что нужно.
Итак, кухня мсье Бонваля и без того находилась в бедственном состоянии, а тут еще пятница тринадцатое число.
Омар, принесенный из погреба, нимало не соответствовал определению "живой и подвижный"; напротив, он находился в состоянии, именуемом rigor mortis, иначе - трупное окоченение, и резать его пристало не кулинару, патологоанатому. Судьба давала мсье Бонвалю еще один шанс избежать беды. Будь он в здравом уме, он бы выбросил хладное тело в помойку и принялся за что-нибудь другое.
Но разум его был охвачен той непреклонностью, которая в ответственную минуту поражает лучших поваров и хозяек. Мсье Бонваль твердо решил готовить "омара в луне" и опрометчиво устремился навстречу року.
Почти одновременно разразились все мыслимые домашние катастрофы; их оценят хозяйка или повар, знакомые с удивительной породой домовых, которые лезут под руку, мешают и вредят накануне особо торжественных обедов.
В то время, как Селеста бросила крохотный кусочек лука в столовую ложку чеснока, Бразон объявил, что ветер переменился и испортилась тяга в огромной железной плите, так что развести ее невозможно, а официантка Одетта, заразившись общей тревогой, пролила суп на колени толстяка, в котором Бонваль узнал дегустатора. Это вызвало яростные крики в зале, перекрываемые лишь звуками, доносившимися из кухни, где мсье Бонваль обнаружил, что Селеста, размышляя о человеческой жестокости, взяла сотейник, который восемнадцать лет кряду чистили солью и хлебным мякишем, и вымыла водой с хозяйственным мылом.
Бедствия сыпались одно за другим. Плита, набитая газетами, соломой, щепками и углем, испускала клубы едкого дыма прямо на ароматные блюда. Сливки пролились в ледник, затопив все и вся, а в критический момент выяснилось, что Бразон задевал куда-то ключи от винного погреба.
Мсье Бонваль двигался, как в страшном сне. Дела пошли еще хуже, когда вспыхнула жестянка с жиром, сломалась ручка у любимой сковородки и перегорела лампочка. Селеста и ее избранник ходили, как потерянные, ибо он сломал венчик для сбивания яиц и закоротил холодильник, а она достигла новых высот, положив в белки соль вместо сахара и нарезав на доске, предназначенной для рубки чеснока, миндаль, употреблявшийся лишь в знаменитом апельсиновом суфле.
Раскрасневшийся, потный, со звериным блеском в некогда добрых глазах, мсье Бонваль пытался сохранить выдержку и рассудок перед лицом испытаний, взбесивших бы и святого.
Это было безнадежно. Пятница, пришедшаяся на тринадцатое число, еще не исчерпала себя. В то самое время, пока он сбивал ванильный соус, который подается к суфле (оно тем временем подрумянивалось в духовке), мадам Бонваль покинула свой пост в зале и вторглась на территорию мужа. Первый раз ее вера в его кулинарные таланты пошатнулась, и она совершила чудовищное преступление - открыла дверцу духовки в тот самый миг, как Бразон распахнул заднюю дверь и впустил порыв холодного ветра, сразивший суфле на корню.
Побагровев от такого святотатства, мсье Бонваль метнулся к плите, чтобы захлопнуть дверцу. В эту-то минуту бедная Мими решила в задумчивости пройтись по кухне и попалась под ноги хозяину. Тот споткнулся, выплеснул соус на плиту, отчего сразу же пошла ужасная вонь.
Тут в мсье Бонвале что-то сломалось. Истерзанный свыше сил, он отвел ногу и нацелил в тыльную часть Мими, повернувшейся к черной двери. Возопив от обиды, беременная кошка взвилась в воздух, как отвязанный дирижабль, и, величественно воспарив, исчезла из глаз.
