— Я не это хотела сказать, — она покраснела.
— Не переживай за мои чувства. Я знаю, что я урод. Разве можно это скрыть?
— Но я, правда, имела в виду не это. Я лишь хотела сказать, что ты считаешь меня красивой, просто потому, что ты не знаком с другими девушками, которые еще красивее.
— Ты красивая, — повторил я, представляя, каково это — дотронуться до нее, какие чувства овладеют тобой, если провести рукой по холодному сатину и ощутить под ним тепло ее тела.
Нужно было прекратить думать об этом. Я должен контролировать себя. Если бы она узнала, как сильно я ее хотел, она перепугалась бы до безумия. Я держал в руках ее зеркало — то самое зеркало. И пока она рассматривала свое отражение, я исподтишка наблюдал за ней, за тем как рассыпаются по спине ее рыжие локоны. Она слегка подкрасилась: вишневая помада и розовые румяна. Впервые. Я себя уверял, что все это было из-за платья, ну не из-за меня же.
— В одной из коробок я нашел старый граммофон, — сказал я. — Можем проверить, работает он или нет.
— Правда? Вот здорово, — она захлопала в ладоши.
И я достал этот старый проигрыватель. На маленькой пластинке красовалось название «Голубой Дунай».
— Вот это, наверное, вставляется сюда, — поставил я иглу на пластинку. — А теперь покрутить.
Но когда я начал вращать ручку, мы не услышали ни звука. Линди выглядела расстроенной. А потом рассмеялась.
— Я в любом случае не умею танцевать вальс.
— Я умею. Мой др… — я замолчал.
Чуть было не проговорился, что как-то раз, когда нам было по одиннадцать, мой друг Трей — по указке своей матери — потащил меня в один местный клуб, на новомодные уроки танцев. Но вовремя спохватился.
— Однажды я видел уроки танцев по телевизору, могу показать тебе. Это несложно.
— Это легко для тебя.
— Тебе тоже трудно не будет, — я достал из коробки перчатки и шарф.
Мне хотелось дотронуться до нее, но я ни в коем случае не собирался поранить ее своими когтями. Я протянул ей руку.
— Можно пригласить вас на танец?
Она пожала плечами.
— Что я должна делать?
— Возьми меня за руку.
Она так и сделала. Я остановился, замерев на секунду.
— А другую куда? — спросила она.
— Положи мне на плечо. А я свою… — кладя свою руку ей на талию, я не отводил взгляда от окна. — И просто повторяй за мной, — я принялся показывать ей самые простейшие шаги в вальсе. — Вперед, в сторону, сближаемся.
Она попыталась, но у нее ничего не вышло.
— Сюда, — я притянул ее к себе ближе, чем следовало.
Ее ноги прижались к моим. Я почувствовал, как каждый нерв, каждый мускул в моем теле напрягся. И молил бога, чтобы она не почувствовала, как бешено бьется мое сердце. Я продолжал направлять ее, и после пары попыток, она запомнила шаги.
— Музыки-то нет, — сказала она.
— Уже есть.
Я стал напевать «Голубой Дунай» и скользил с ней по комнате, среди стоящих повсюду коробок. Танцуя, мы слегка сбивались с ритма, и мне приходилось еще сильнее прижимать ее к себе. И нельзя сказать, что я уж очень возражал. Я заметил, что она подушилась какими-то духами, от их запаха, и от того, что я напевал мотив песни, голова у меня пошла кругом.
Но продолжал скользить по полу, ведя ее по небольшому кругу, так, как нас учили, и жалея, что не знаю никаких других песен, чтобы можно было продлить этот момент. В конце концов, слова закончились, и мне пришлось остановиться.
— Вы танцуете просто божественно, моя дорогая Ида, — сказал я.
Какой же я придурок!
Она захихикала и отпустила мою руку, но не отодвинулась от меня.
— Адриан, я никогда не встречала никого, похожего на тебя.
— Ха, не сомневаюсь в этом.
— Нет, ты меня не понял. Я имела в виду, что у меня никогда не было такого друга.
Друга. Она сказала: друга. Это звучало намного лучше, чем «похититель», «тюремщик». И все равно недостаточно хорошо. Я хотел большего, и уже не столько из-за заклятья. Я хотел ее навсегда. Беспокоила ли меня уверенность в том, что единственной причиной, по которой мы до сих пор ни разу не поцеловались, единственной причиной, из-за которой она не хочет меня, была моя ужасная внешность? Несомненно. Но, может быть, если бы приложил к этому больше усилий, она бы смогла увидеть настоящего меня. Если не считать того, что теперь я и сам не знал, какой я на самом деле. Я стал другим — не только моя внешность, я весь изменился.
