– Ты… никого не узнал? Память не вернулась?
– Никого… – я колебался недолго, всего лишь на протяжении одного вдоха. – Я искал – ничего не было, ни кусочка металла, чтобы отличить один скелет от другого. Но думаю, там все обитатели поселка. Но почему не я? Я видел останки других детей…
Лицо ее было лишено выражения, словно она надела маску.
– Как по-твоему, сколько было этим детям?
Я беспокойно поерзал.
– Не могу сказать – но они не совсем малыши.
– А тебе было пять лет, – вслух размышляла она. – Мне должно было быть около четырех… были еще два ребенка, совсем младенцы … и женщина… но она повредилась в уме и исчезла в Чащобе. Разорвала повязки, наложенные врачами, и ее путь проследили до самой Чащобы.
– Но малыши – что стало с ними?
Сидя на мешке с припасами, которые не нужно открывать сегодня, она опиралась рукой о колено и закрывала рукой подбородок. Казалось, она тоже смотрит в огонь в поисках утешения.
– Это были близнецы, брат и сестра. У них был родственник, инопланетник, он прилетел, собираясь осесть в Роще Вура. А когда услышал о случившемся, забрал детей к себе и улетел. Я так и не знаю, что с ними было потом.
– Всего Тень уничтожила восемь поселков и владений. – Я перечислял, загибая пальцы. – Мунго, Вур … поселок Стеблиша на дальнем западе и чуть южнее один поселок инопланетников… впрочем, это не настоящий поселок, а исследовательская станция со сменным персоналом, там изучали гибридизацию растений. Затем на востоке Уэлк Таун, владения Ломака, Роббина, Каттерна. Мы с отцом побывали в Уэлк-Тауне, Ломаке, Каттерне, на инопланетной станции и в Стеблише. Но сколько еще детей выжило?
– Как это сколько? – Маска спала с ее лица, на нем появилось выражение изумления. – Только ты и я! Вот и все! Ты, конечно, слышал о промежутках в рождаемости…
Это еще одна странность Вура, о которой я почти забыл с тех пор, как отец читал мне свои записи. Промежутки в рождаемости… Поселенцев побуждали размножаться, как только становилось возможно, если на новой планете складывались благоприятные условия. Но Вур и здесь имел особенность, которая вначале вызывала тревогу, но позже, когда прошло несколько лет и прилетело больше переселенцев, была сочтена своеобразной нормой этого мира. За первые шесть лет после приземления не рождалось ни одного ребенка. Потом устанавливался определенный цикл. Шли годы, когда уровень рождаемости был нормален для той планеты, с которой прилетели переселенцы. Затем наступал промежуток, когда не рождался никто. Но эти промежутки становились все короче. И сейчас их вообще нет – по крайней мере на юге. А поскольку на севере больше никто не селился, то, что здесь они могут сохраняться, не имеет значения.
– Что если возраст в пять-шесть лет означает иммунитет? – продолжала Илло. – Ты, вероятно, был самым маленьким, последним из родившихся в Мунго. Я была первой во втором промежутке на Вуре. Мы так и не знаем, что вызывает эти промежутки… как не знаем, и что вызвало это… – Она указала на еще видные в сумерках развалины. – Все остальные поселения и владения могли быть захвачены во время длительного промежутка, отсюда никаких выживших.
Ее рассуждения показались мне разумными. В таком случае вероятность выживания действительно очень мала: мы могли быть единственными в своем роде. Что бы это ни означало, я не был настроен спорить.
– Что ты теперь будешь делать?
Я знал ответ, хотя еще не выразил его в словах.
– Постараюсь узнать.
Таково мое будущее. Я могу вернуться в Портсити и начать карьеру странствующего, опираясь на сохранившихся трех гаров. Буду ходить по планете как мелкий торговец. Могу поселиться в чьем-нибудь владении – на фронтире лишняя пара рук будет везде принята с готовностью. Но я не стану это делать. Я должен знать – если это вообще можно узнать.
Девушка пристально смотрела на меня.
– Твой отец искал годами – и что он нашел? Ты можешь столкнуться с чем-нибудь похуже того, что вспоминаешь. Ведь ты ничего не помнишь!
Я подумал о ровном ряде мертвецов в городе. В этом расположении костей, в этом опустошении севера есть что-то целенаправленное. В том, как лежат эти кости у стены, что-то темное и жестокое, что-то такое, с чем я не мог бы жить, если бы помнил.
