И еще он узнал, что в самой глубине его души затаился страх перед Бургерменом[19], который, возможно, жив и здоров. Что, если этот монстр вернулся, чтобы отнять у него семью?
Еще десять минут Джейсон ходил по комнате. Или не десять, а двадцать или тридцать. Тикали часы, и каждая минута приближала его к еще одному утру без жены.
Макс вернется.
И полиция тоже.
Будет еще больше репортеров. Появятся телевизионщики. Вроде Греты ван Састерен и Нэнси Грейс. У них свои приемы давления. Красавица-жена, о которой ничего не известно уже несколько дней. Мрачный загадочный муж с неясным прошлым. Его жизнь вскроют и вывернут наизнанку перед всем миром. И где-нибудь в Джорджии кое-кто свяжет ниточки и снимет трубку телефона…
А Джейсон… Как он попрощается с дочерью?
Еще хуже, что будет с ней? Матери нет, отца заберут… Папочка… папочка… папочка…
Надо подумать. И надо действовать.
Сэнди беременна.
Нужно что-то делать.
У него нет доступа к компьютеру. Нет возможности потрясти Итана Гастингса. И бежать нельзя. Что же делать? Что делать?
Решение пришло в начале третьего ночи: последний план действий.
Ему придется оставить дочку в доме, одну, спящую наверху. За четыре года такого не случалось ни разу. Что, если она проснется? Увидит, что дома никого нет, и запаникует, расплачется?
Что, если там, в ночной темноте, уже прячется кто-то, ждущий от Джейсона ошибки, чтобы проникнуть в дом и выкрасть Ри? Она знает что-то о той ночи со среды на четверг. Так считает Ди-Ди, так думает он сам. Если кто-то похитил Сэнди и если этот кто-то знает, что Ри – свидетель…
Ди-Ди говорила, что копы наблюдают за домом. Это являлось как обещанием, так и угрозой. Оставалось только надеяться, что она знала, о чем говорит.
Джейсон поднялся наверх, переоделся в черные джинсы и свитер. Постоял, прислушиваясь, у комнаты Ри. Потом, не услышав ни звука и разнервничавшись от этого еще сильнее, приоткрыл дверь – убедиться, что его четырехлетняя дочь жива.
Она спала, свернувшись калачиком, укрыв рукой лицо. В ногах у нее пристроился Мистер Смит.
Перед ним вдруг ясно встал тот миг, когда она выскользнула на свет. Сморщенная, маленькая, посиневшая. Бьющая кулачками воздух. Кричащий ротик. Нахмуренный лобик. Он полюбил ее с первого взгляда – абсолютно и безусловно. Его дочь. Его чудо.
– Ты – моя, – прошептал он.
Сэнди беременна.
– Я защищу вас.
Сэнди беременна.
– С вами не случится ничего плохого.
Джейсон оставил дочь одну и побежал по улице.
>Знаете, к чему дольше всего привыкаешь в тюрьме? К звукам. К тому бесконечному, беспощадному шуму, что не смолкает ни на минуту двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Мужчины пыхтят, сопят, пердят, трахаются, кричат. Бормочут что-то в своем бредовом мире. И говорят, говорят, говорят. Уголовники треплются даже сидя на толчке, как будто срать на виду у всех легче, если сопровождать весь этот процесс непрерывной болтовней.
>Первый месяц я просто не мог уснуть. Слишком много запахов, слишком непривычная обстановка, но что хуже всего – безжалостный шум, не дающий тебе даже тридцати секунд, чтобы уйти в какой-нибудь дальний уголок сознания, где можно притвориться, что тебе не девятнадцать лет и все это случилось не с тобой.
>На меня напали на третьей неделе. Я вдруг услышал тихий, но быстро приближающийся шаркающий звук за спиной. Потом другие освященные временем тюремные звуки – глухой удар кулаком по печени, хруст черепа, встретившегося со шлакобетонным блоком, возбужденные крики зверья в клетках. Оглушенный, я свалился на пол, уже со стянутыми к коленям оранжевыми штанами, которые рвали две, три, а может, с полдюжины пар рук.
>Никто из тех, кто попадает в тюрьму, не возвращается домой девственником. Вот уж нет, хрен вам.
>Джерри пожаловал на четвертой неделе. Единственный за все время посетитель. Отчим сел напротив, вгляделся в мое избитое, разукрашенное синяками лицо, очумелые глаза и рассмеялся.
>– Говорил же, что ты, говнюк, здесь и месяца не протянешь.
>Потом отчим ушел.
>Это он сдал меня полиции. Нашел стопку писем, тех, что я писал «Рэйчел». Нашел и вызвал копов, но еще раньше подкараулил меня, когда я вернулся из школы. Врезал в лоб металлическим ящиком, в котором я хранил кое-какие личные вещи. А потом обработал кулаками.