Оглядываясь назад, я начинаю думать, что Джон проявлял такой живой интерес к моему случаю отчасти из любопытства: он мог наблюдать за развитием взаимоотношений, которые для него пока что были недоступны. Отчасти, из-а искренней привязанности ко мне как к близкому человеку. И отчасти — из-за необходимости как можно полнее понять того, кто впоследствии должен был стать одним из исполнителей его планов. То, что он уже тогда предполагал использовать меня в своих целях и ни разу не думал освободить от своего влияния, не вызывает у меня сомнений. Джон хотел, чтобы мой роман с девушкой, похожей на Пакс, развивался своим чередом и получил логическое завершение не только потому, что сочувствовал моим желаниям. Откажись я от нее ради своей преданности, я превратился бы скорее в мстительного, а не в верного раба. Он же, как я полагаю, предпочитал иметь дело с бегающим на свободе дрессированным псом, а не с голодным волком, посаженным на цепь.
Его чувства к отдельным представителям вида, который он всем сердцем презирал в целом, были странной смесью отвращения и уважения, отстраненности и влечения. Он презирал нас за глупость и беспомощность и уважал за редкие попытки подняться над нашими естественными ограничениями. И хотя он использовал людей ради достижения собственных целей со спокойной отрешенностью, он был способен служить им с удивительным смирением и преданностью, когда судьба или собственная глупость навлекали на них неприятности.
Лучшим примером развивавшейся способности Джона взаимодействовать с нашим отсталым видом была его необыкновенная дружба с девочкой шести лет от роду, жившей неподалеку от его дома. Джуди считала Джона своей любимой игрушкой. Он участвовал в ее шумных играх, помогал ей лазать по деревьям, учил плавать и кататься на роликовых коньках. Он рассказывал ей совершенно фантастические сказки. Терпеливо разъяснял жалкие шутки в книжках комиксов. Для развлечения Джуди он рисовал картины, изображающие битвы, убийства, кораблекрушения и извержения вулканов. Он чинил ее игрушки. В нужный момент он подшучивал над ее глупостью или восхвалял ее ум. И если кто-то был с ней «не слишком мил»[17], Джон бросался на ее защиту. В общих играх уже само собой разумеющимся было, что Джон и Джуди будут в одной команде. В ответ на такую преданность она лупила его, смеялась над ним, бранила его и называла «ггупый Дон», ни во что не ставила его поразительные способности и одаривала всеми самыми чудесными результатами ее работы на уроках «труда».
«Да ты просто влюблен в Джуди, а?» — однажды заметил я, наполовину в шутку, на что он незамедлительно ответил, подражая неразвитому детскому говору: «Дуди п’осто сакговисе. Низя не въюбися в Дуди», — а потом, после небольшой паузы, сказал уже нормальным голосом: «Я влюблен в Джуди так же, как влюблен в морских птиц. Она способна совершать только самые простые действия, но она делает это в своем стиле. Она настолько же совершенна и сосредоточенна на том, чтобы быть Джуди, как олуша — на том, чтобы быть олушей. Если бы, когда она подрастет, она могла быть взрослой так же хорошо, как она умеет быть ребенком, она была бы великолепна. Но это невозможно. Когда дело дойдет до более сложных вещей, я полагаю, она потеряет свой стиль и начнет делать глупости, как и все вы. Жаль. А пока что она — просто Джуди».
«А ты — сказал я, — надеешься вырасти, не потеряв своего стиля?»
«Я до сих пор не нашел своего стиля, — ответил он. — Я иду на ощупь и уже наделал порядочно глупостей. Но как только я его найду… Ну, вот тогда и посмотрим. Конечно, — неожиданно добавил он, — может быть, что богу нравится наблюдать за взрослыми людьми так же, как мне нравится наблюдать за Джуди. Может быть, именно из-за этого он не хочет, чтобы они стали лучше, чем теперь. Иногда я сам чувствую то же: мне порой кажется, что дурной стиль — это часть вашей природы, и именно поэтому за вами так интересно наблюдать. Но мне хочется верить, что бог ожидает от меня чего-то иного. Или, если отбросить мифологию, я ожидаю от себя иного».
Через несколько недель после убийства у Джона неожиданно появился интерес к вещам совершенно обыденным — например, к домашнему хозяйству. Он часами мог ходить по пятам за горничной, Мартой, наблюдая за ее утренней работой, или сидеть в кухне пока она готовила. Ради ее развлечения он поддерживал «светский разговор», состоявший из обсуждения скандалов, грубоватых шуточек и подтрунивания над ее ухажерами. Во время таких же пристальных ежедневных наблюдений над Пакс, пока она крутилась в кладовой, «прибиралась» в комнатах или штопала одежду, велись беседы другого рода. Порой Джон прерывал поток болтовни, чтобы заметить: «А почему бы не сделать это вот так?» Ответ Марты, в зависимости от ее настроения, разнился от высокомерного пренебрежения до ворчливого согласия. Пакс рассматривала каждое новое предложение с неизменным вниманием, хотя порой не могла удержаться от протеста: «Но и так получается нормально. Зачем еще что-то выдумывать?» Но, в конце концов, она практически всегда принимала предложение Джона, с легкой загадочной улыбкой, которая в равной степени могла означать и материнскую гордость, и снисходительное потворство.
