— Видишь, сколько тебе работы! — сказал Дмитрий. Бросил пакет на круглый старый стол у окна, взял Женечку руками за щеки. — Знала б ты, как я сегодня терпел! — укорил он ее. — Сроду такого не было.
Женечка виновато потупилась.
Тут он вдруг толкнул ее, она упала на что-то мягкое, вскрикнула.
Минут пять он срывал с нее одежду и минуты три достигал для себя результата. После чего еще минуты три валялся подле нее и рычал. Может, в этом диковинном рыке и заключалась его сексуальная одаренность, которую он обещал Женечке. Она же за это время ничего не успела ощутить, кроме любви.
Дмитрий утешил ее:
— Ничего. Это первый раз. Щас пожрем — и ты узнаешь у меня, что такое счастье.
Они поели, и он начал учить ее счастью, но, как и в первый раз, обучение закончилось через три минуты.
Порычав, он сказал:
— Черт! Я же не мальчик же! Ладно, убирайся тут давай, а я вздремну. И счастья мы с тобой все-таки добьемся. Я же не могу, чтобы со мной женщина не была счастлива. Я так не привык.
Она убралась, он поспал.
После этого в течение вечера и ночи восемь раз он пытался осчастливить ее. Но, как ни ухищрялся, не получилось. Более того, периоды осчастливливания даже сокращались, и последние два раза он начинал рычать, едва прикоснувшись к ней.
Наконец угомонился и сказал:
— Ладно. Человек ко всему привыкает. Я привыкну к тебе, и все будет нормально. Через месяц перестану замечать, есть ли у тебя вообще рожа.
Но прошел месяц, прошло два — он не привык.
Не получилось у него и рисовать Женечку в стиле ню, как он намеревался.
Утешится ею, чтобы не отвлекаться, бросится к мольберту, заставит ее принять позу, сделает пару мазков и, замычав, будто от зубной боли, вновь кидается на нее.
И так без конца.
Она гладит его кудлатую голову:
— Я люблю тебя. Пожалуйста, успокойся. Я так тебя люблю!
— За что?
— Ты талантливый. У тебя совершенно необыкновенная внешность. Ты вообще необыкновенный человек. Да и какая разница — за что? Просто — люблю. Вот эту жилочку на виске твоем люблю. Улыбку твою люблю. И даже когда злишься — люблю. Потому что ты горячий, живой.
— Ерунда! — злится Дмитрий. — Я урод с потрясающим обаянием и высшим сексуальным пилотажем. За этот пилотаж меня любили, и это я понимаю! В ногах валялись у меня. Три умопомрачительные красавицы травились из-за меня, одна вены резала, правда, все четыре по случайности остались живы. Это я понимаю! А за что ты любишь — не понимаю!
— Но я же сказала.
— Не считается! Не понимаю!
Чтобы быстрее привыкнуть к ней, он заставлял ее ходить по дому обнаженной (хорошо еще, что пришла весна — ранняя и теплая), отправлять при нем физиологические потребности и читать вслух рассказы Бунина «Темные аллеи», которые он почему-то ненавидел за, как он выражался, старческое бессильное и однообразное сладострастие. Раньше полчаса чтения или слушания этих рассказов делали его тоже бессильным — и надолго.
Но не то теперь: стоило ей прочесть несколько строк, Дмитрий, затравленно глядя на нее, начинал взрыкивать, и Женечка, вздохнув, с улыбкой откладывала книгу.
Он попробовал другое средство: напиться. Обычно он практически не пил: во-первых, как-то все некогда, во-вторых, его ум, пребывающий и без того в постоянном состоянии почти наркотического возбуждения, не требовал допинга.
И вот он купил бутылку водки, выпил ее натощак, его развезло.
— Ну! — сказал он. — Ну, вот и да! Вот щас тебе будет любовь на полтора часа без антракта! — И пошел на нее, шатаясь. Она помогла ему обрести себя. Через три минуты он лежал, рыча, и был трезв так, словно стакан сока выпил.
— Нет, — сказал он. — Это самоубийство и сумасшествие. Я работать спокойно не могу — ни для денег, ни для себя. Куда это годится? Бросила бы ты меня, что ли! Сам бы тебя выгнал, да сил нет! У, дура!
Она молча опускала голову.
Она не могла его бросить, не могла заставить себя разлюбить его. Она прекрасно видела (наперекор убеждению матери о розовых очках) все недостатки Дмитрия. Но прикипела душой к нему, к его сумасбродству, мелкому тиранству, капризничанью — ко всему.
— Хоть бы забеременела ты! — говорил Дмитрий. — Терпеть не могу беременных женщин, а детей еще больше. Тогда бы уж я тебя точно выгнал.
