— Ну, как? — спросил Феликс.
— Очень хорошо.
— Вот видишь! — воскликнул он. — Это потому, что ты избавилась от предвзятого мнения! Кто меня называл тупым самодовольным чурбаном?
— Кто?
— Да ты же!
— Не может быть! — изумилась Лиза, хотя именно таким и казался ей этот человек, но она теперь видела, что он, в сущности, добрый и безобидный малый, если ж и влюблен в себя, то чисто по-актерски, то есть почти по-детски, наивно и простосердечно.
Умиленный Феликс побеседовал с нею еще полчаса и ушел совершенно счастливый, даже ручку ей на прощанье поцеловав.
И подобных посещений было немало, но стоит, пожалуй, упомянуть только еще об одном: о визите молоденького юноши по имени Виталик, который был рабочим сцены. Он долго мялся и наконец спросил:
— А то, что было восьмого марта, вы тоже не помните? То есть с седьмого на восьмое?
— Нет.
— Ну, это праздник. Женский международный день. Всех женщин театра поздравляли, а потом банкет был. Седьмого было воскресенье, а восьмого понедельник, поэтому полночи праздновали.
— Весело было?
— Очень. А ваш муж дома?
— Нет. Скоро придет.
— Совсем скоро?
— Это имеет значение?
— Да нет… То есть… Короче, я долго ждал. Я еще осенью решил. Но все терпел. А восьмого марта не вытерпел.
— И что?
— Ну и сказал, что я вас люблю. Потому что я вас люблю.
— Сколько тебе лет, извини?
— Девятнадцать. Разве это важно?
— Нет. Мне очень приятно знать, что ты меня любишь.
— Вот… А потом… В самом деле ничего не помните?
— Нет.
— Мы в пошивочном были. Не помните?
— Нет.
— А стол такой большой там помните?
— Нет.
— А что вы мне сказали, помните?
— Нет.
— Вы сказали, что я… Ну, что прекрасен я.
— Именно так?
— Да. Что я прекрасен и вообще… Как Аполлон. Ну и… На столе. Вы меня с ума свели. Я с тех пор только о вас и думаю. То есть я и раньше думал, а теперь вообще. А вы все говорите, что надо подождать, что вы не хотите так, что, может быть, с мужем разведетесь, станете свободной, а там посмотрите, как жить.
— То есть я ничего тебе не обещала?
— Нет.
— Значит, скорее всего я просто водила тебя за нос. Динамила, так это у вас называется?
— У кого — у нас?
В самом деле, подумала Лиза, кого я имею в виду?
— Вы сказали… Можно я повторю дословно?
— Можно.
— Вы сказали: я тебя обожаю, миленький мой, но надо подождать. И вот я жду. А вы вдруг… Значит, вы меня обманывали?
— Не помню.
— Но сейчас я вам нравлюсь?
— Нравишься. Но так как-то… Спокойно.
— А когда память вернется, вы вспомните, как вы ко мне относитесь?
— Я думаю.
— Потому что если не вспомните, — сказал Виталик, — то я не знаю, как жить. Потому что я вас… как в рыцарские времена. Я жизнь за вас… Понимаете?
— Понимаю. Надо подождать.
— Опять?
— Но тебе же не впервой ждать.
— Это точно! — печально усмехнулся Виталик.
А врач-психиатр Акимычев Роберт Иванович изо всех сил старался проникнуть в загадку болезни Лизы. Конечно, он подробно расспрашивал ее о детстве, о юности и вообще о всей ее жизни. Просил и даже требовал (мягко, но с профессиональной настойчивостью), чтобы она ничего не скрывала, ибо это ей лишь повредит.
Что ж, Лиза не противилась, она доверяла этому человеку. Он слушал ее, делал какие-то пометки. Да и что она могла скрывать, если практически ничего не помнила, а о себе рассказывала со слов других людей!
Правда, возникали иногда туманные картины: вот она видит какой-то лес, она с кем-то идет, она девочка совсем, она выходит к реке, бежит к воде, жарко, хочется как можно быстрее искупаться, всплеск — и жуткий холод, это омут тут такой, говорят ей, здесь всегда холодная вода, а на дне вообще лед лежит и никогда не тает, а под корягой спрятался огромный сом, который уже троих детей утянул и съел. Лиза визжит от страха и выскакивает на берег…
— Очень хорошо! — восторгался Акимычев. — Какие мощные образы! Бездонный таинственный омут. Таинственный лед на дне. Таинственный сом, который скорее всего выдумка. Детский страх, навсегда оставшийся в подсознании. Замечательно! Вы боитесь воды?
— Нет. И хорошо плаваю.
— Ага! Вспомнили! Откуда вы знаете, что хорошо плаваете? Вспомнили? Вспомнили?
— Нет. Мне успели рассказать, что я люблю плавать. В бассейн ходила раньше, потом некогда стало.
