— Конечно.
— Ну вот… Бабка отпирается: я тут ни при чем, он мужчина не молоденький, у него возрастное! Анна на нее кричит: делай что хочешь, я тебя просила от других женщин отворот сделать, а не от меня! Возвращай мужику силу! Бабка ей ласково говорит (Ефим Андреич, увлекшись собственным рассказом, становился все более артистичным, уже в лицах представлял): «Роднуся ты моя, ды мы это запросто! Будет он любить однуе тебя, а больше никого он не будет любить!» Анна кричит: «Только без всяких мне жидкостей! Как хочешь, а чтобы был он прежний!» Бабка ей: «Какие жидкости! Сейчас пошепчу, водичкой сверху сбрызну, как новенький будет он!» А я стою чурбан чурбаном, совершенно чувство юмора пропало. Да и какой тут смех! Короче говоря, пошептала она надо мной, водой сбрызнула, потом карты разложила. Вижу, говорит, отличное ваше совместное будущее. В общем, наворожила, нагадала и даже денег не взяла. Брак в моей работе, говорит, бывает редко, но если бывает, то исправляю бесплатно!
Ладно. Веришь ли, в тот же день чувствую — с ума схожу. Еле до ночи дотерпел и, извини за подробности, такую афинскую ночь собственной супруге устроил, что она аж прослезилась.
А я грешным делом решил свою силу проверить. Милу Яковлеву помнишь, которая в Москве сейчас?
— Да.
— Я знал, что она ко мне интерес имеет. Тогда еще одна квартира от театра была, на окраине вообще, временно пустовала, как эта. Тоже вместо гостиницы ее держали: дешевле и выгодней, чем в обычную гостиницу селить. Ну и на всякий такой случай. Мы с ней туда. Я горю, пылаю — и ничего! Пшик! Ужас какой-то. Ладно, я еще с одной попробовал, уже не из театра, ты ее не знаешь. Результат тот же. И я понял, что все-таки сумела меня проклятая бабка заколдовать! Бросился к ней, а она с невинным видом: «Извините, ничем таким не занимаемся, а вас я вообще не знаю!» Я кричу, я милицией грозить ей стал, а она: «Пожалуйста, зовите милицию, она вас за хулиганство и схватит, а я еще раз говорю: ни про какие волшебства не слышала, ничем не занимаюсь, живу на одну пенсию!» Ну не убить же ее? С тем и ушел. Так и живу. Но самое-то идиотское то, что Анна моя ревновать продолжает! Никакого повода, а она продолжает! Изводит меня. Ты сама знаешь, весь театр смеется над ней. А я хоть и злюсь страшно на нее, но ведь как-никак родной человек, моих детей мать! Понимаешь! Двенадцать лет я тут, и за двенадцать лет ко всем актрисам чуть симпатичней крокодила ревновала! К тебе сначала тоже, потом утихла, все ведь видели, как ты Игоря спасала, как ты его любишь. Я даже завидовал. А недавно опять. Как этот спектакль начали репетировать, прицепилась: чего это ты Лизку на главную роль взял? Она бездарность, она такая, она сякая. Ты извини, я между нами это говорю. Это ведь не вина, а беда ее, понимаешь?
— Понимаю.
— Говорит: твоя Лизка обнаглела совсем, уже на людях ничего не скрывает, на шею тебе вешается!
Он вдруг усмехнулся.
— Странно, но, оказывается, доля правды есть, извини. Она все-таки чутье имеет. Я ведь недаром стал к тебе присматриваться, недаром мы подружились вдруг. Я будто тебя разглядел. А ты, наверно, подумала, что я… А я, оказалось, такой вот… Неполноценный… Сегодня, — он вздохнул, — полное подтверждение. Так что спасибо тебе, но для любви я негоден. Все. Только работа. И давай сделаем так, чтобы в театре ничего никто не замечал. Будем издали друг друга любить. Тайно. Платонически. Конечно, хотелось бы иначе. Ты когда в «Востоке» сказала, что со мной хочешь быть, я ополоумел совсем. Мало ли что в жизни бывает! И я подумал: вдруг получится? Не получилось…
На этих его словах Лиза закончила одеваться. И спросила:
— Значит, у нас с вами ничего не было? Мы с вами не это самое… Не любовники?
Ефим Андреич очень удивился.
— Вот это вопрос! — сказал он.
— Да. Извините. Извините и…
Лиза не знала, что сказать и что сделать.
Нет, хватит! Надо все вспоминать, иначе в такую историю можно влопаться! Вот тебе и любовник милый Ефим Андреич, заколдованный импотент! А не был бы им, что бы получилось? Получилось бы, что она режиссера в постель нагло затащила, чтобы переспать с ним, считая, что не первый раз это делает!
