Тридцать первого было всего три урока. Зачем они вообще их оставили, отпустили бы еще тридцатого. Но я бы тогда не сумел сделать то, что хотел. То есть сказать.
Я подошел к Вике на перемене, когда Маши не было в классе, и сказал, что у меня дома полный караул. Отчим пьет как сивый мерин, мать и с ним боится остаться, и уйти боится, как бы он чего не натворил. То есть безвыходная ситуация. Мне придется быть дома.
Вика страшно расстроилась. Говорит: неужели ничего нельзя сделать?
Я говорю: увы. Он теперь еще дня три-четыре будет пить. Зато потом полгода сухой. Такая у него традиция.
Между прочим, я это не с потолка выдумал. Бывший хахаль моей любимой мамы Илья Сергеевич именно так пьет. Она Петровичу недавно рассказывала, а я слегка подслушал. Они вообще теперь много беседуют. Задушевно. Тишина и любовь в доме. Я даже Петровича зауважал. Терпением победил мою маму. Другой бы мужик давно бы сбежал или там сцены ревности… А он терпел и ждал. И дождался своего счастья.
Короче, вру про Петровича и утешаю, говорю, что на православное Рождество, то есть в ночь на седьмое, они собрались в гости, вот тогда мы отыграемся.
Вику это не очень утешило. Я ее понимаю. Когда настроишься, то страшно жаль. Она сразу вся с лица сникла.
А с Машей я общался опять с помощью переписки. Пишу ей: «Маша, все рухнуло. Я вынужден быть дома».
Она долго читала. Будто это не записка, а целый роман. Потом пишет: «Что ж. Бывает».
И все.
Вот она, гордость! Даже не спрашивает, в чем дело!
Но гордость оказалась не бесконечной.
Вдруг пишет: «Это не отговорка?»
Я пишу: «С какой стати?»
Она пишет: «Ты мог подумать, что я шучу над тобой. Так вот. Я не шучу. Все очень серьезно».
И последнее слово подчеркнула.
Ну, господа, я тут, само собой, чуть не упал. Ведь это что, вы подумайте? Это ведь объяснение в любви!
И мне очень захотелось послать эту Леру куда подальше.
Но тут я подумал такую мысль: если Маша и в самом деле, это самое, ну, вроде как любит, то она никуда не денется. Ну, обидится на некоторое время. Я по себе сужу. Если бы она меня обидела, я бы некоторое время сердился бы, а потом все равно никуда не делся бы! Короче, Маша никуда не денется. А вот с Лерой наверняка последний шанс. Уж я-то чувствую.
Короче, у самого руку судорогой сводит, но пишу: «У меня серьезные семейные обстоятельства».
Понадеялся, что она не будет спрашивать какие. Тумана напустил, в общем.
Но она хоть и взрослая с виду, а совсем девчонка еще. И любопытство побороть не сумела. Пишет: «Какие? Это секрет?»
Ну, думаю, врать, так уж врать. Но вру, чтобы не сбиться, то же самое, что Вике. Пишу: «Если хочешь — пожалуйста. Отчим в запое, я не могу мать оставить с ним, уйти она тоже не может. Нужны еще подробности?»
Она пишет: «Извини».
И так при этом сбоку на меня посмотрела, что у меня прямо сердце кровью облилось. Не то чтобы с жалостью, а как-то… Не объяснишь.
В общем…
В общем, позавчера, тридцать первого декабря сами знаете какого года, в одиннадцать часов вечера, школьник Саша, Мистер Саша, пришел к своей учительнице Валерии Петровне, и была у них чудная ночь. Конец связи.
Я, кажется, говорила тебе, что собиралась в новогоднюю ночь быть одна и напиться?
Так вот, я была не одна. С кем была? Догадайся с трех раз!
Умница, с первого раза догадался. С Сашей я была.
Я потеряла голову, ум, честь и совесть. Я сама позвала его к себе. И он, конечно, с радостью согласился.
Впереди была целая ночь. Поэтому я почему-то была спокойна. А он опять нервничал. И от этого был немного наглым и развязным. Когда я откупорила бутылку шампанского, он сказал: полный набор разврата. Спаиваете несовершеннолетнего, а потом изнасилуете его. Неужели не боитесь?
Я рассердилась по-настоящему. И сказала, что если он будет продолжать в том же духе, я вышвырну его за дверь.
Он извинился. Притих.
Шампанского же мы выпили чисто символически, по чуть-чуть.
И тут я будто раздвоилась. С одной стороны, я была шестнадцатилетней влюбленной девчонкой, с другой стороны, все-таки женщиной. Я помнила опыт прошлого раза и решила взять инициативу в свои руки. Я вдруг перестала думать о том, какие там у него мысли и чувства. Я сконцентрировалась на собственном эгоизме. На своей влюбленности в него. В его юное лицо, юное тело. Я взяла все это в свою власть.
