Шалопай давно был в кадровом резерве филиала «Небесной канцелярии», наблюдавшего за земными делами. Его там не то чтобы любили, но относились с сочувствием. Всякий раз, сбежав с Земли на небо, он не хотел возвращаться обратно. Но у небесных чиновников не было оснований держать его и на небе.
Причина его «метания» между небом и землёй была на удивление постоянна. На небе он скрывался от своих многочисленных поклонниц, а на Земле совершенно бескорыстно расточал свои таланты, чем ещё больше увеличивал количество своих поклонниц.
Небесные чиновники даже стали делать ставки на сроки его возвращений, и те, кто ставили на быстрое возвращение, втихомолку одаривали его каким–нибудь новым талантом.
В результате Шалопай стал самым талантливым и на Земле, и в филиале «Небесной канцелярии», но употреблял он свой талант по одному единственному варианту, который вновь и вновь возвращал его на Землю, не давая на небе возможности даже «прийти в себя».
Правда, у Шалопая были и более высокие покровители, наблюдавшие за развитием небесных талантов под женским воздействием, но он этого не знал и ругал чиновников из филиала за их привязанность к его плоти.
Чиновники согласно улыбались, ещё и подначивая его, задавая неизменно один и тот же вопрос: «Неужели на Земле нет женщины, ради которой хотелось бы вернуться?». Шалопай же неизменно отвечал, что очередь только в обратную сторону и, если ему не верят, то могут справиться у Ромео. [7]
Иногда Шалопаю давали отдохнуть, тем более, что он никого не раздражал. Гулял себе по облакам. Помогали ему и на Земле. И в этот раз, почувствовав волнения Шалопая, небесные друзья подсказали ему, что если он хочет на небо, то не надо тащиться опять в горы. В ближайшей день, там–то и там–то, автобус свалится в реку, упадёт самолёт, поезд сойдёт с рельсов, взорвутся два дома за номерами…, и погибнут несколько случайных прохожих при дележе нехитрой земной недвижимости. Шалопай выбрал самолёт и помчался догонять Странника.
Глава седьмая
Предсмертные мысли Шалопая
Шалопай, любимец мой, к чему скрывать святую правду.
Он сроду не жил по уму, он никому не верил, он наблюдал за тем, как ходят ноги с высоты головы, и выше прыгать не пытался.
Про честь и совесть он читал в романах, но только в детстве. Откроет он роман бывало, ну скажем «Война и мир», и только углубится в чтенье, как мать зовёт его к столу — обедать. Отложит он роман на самом интересном месте, в том месте, где честь и совесть устремились к сияющим вершинам жизни. А на столе горячий борщ, картошка и котлета, да к ним ещё компот добавлен. Какие тут высоты. Но роман длиннющий, так от обеда до обеда, осиливая миллионы букв и слов десятки тысяч, он ничего не понимая рос и креп от маминых обедов.
Кто в этом виноват? Отвечу смело я: «Условия, среда». Война и мир — две грани жизни человека, а между ними борщ, котлета и вечный зов: «Мам, пойду я погулять?».
А чадо ведь любимо, поэтому в ответ: «Иди, сынок, иди, но только ненадолго».
А что на улице?
Один сплошной кошмар. Вот баба–дура материт весь мир, увидев в нём свою вторую половину. Вторая половина — зовётся мужем, но чаще пьяною скотиной. Он пьян всегда от нестерпимой боли. Боль оттого, что баба его дура, что водка — дрянь, что закусь ещё хуже. От этой жути мужичок, увы, недолго проживёт. А по его кончине, баба–дура опять орёт, подвергнувшись припадку пессимизма. Старушкой дряхлой доживёт свой век одна, всем своим видом вселяя ужас в молодых девиц.
Девицы в бабке видят жизнь свою: букет на свадьбу, муж и кольцо, а дальше ор, и вот конец. Такой морщинистый конец, хоть говорят, что старость благородна.
Не будем мы оспаривать сей факт, но старость благородна, когда все вместе: бабуля и дедуля, затем их дети — отец и мать доходят до конца красивые, хоть и седые. Тогда в них видно благородство и мудрость пра–пра–пра….
