Она тоже стала смеяться. Ей стало весело – оттого что я не поверил ей. Это, наверное, действительно очень смешно: я ей не верю. Мы смеялись, то отворачиваясь друг от друга, то сталкиваясь лбами.
Наконец обнялись, насколько это могут смеющиеся.
– Почему? Почему?.. – все еще не унималась Юлия.
– Извини... но я... хорошо знаю... Долмата...
– Ты?
Я. Я ласкал ее ухо. Я. Я знаю Долмата. Пробовал зубами мягкую теплую мочку, отнюдь не смешную.
– Ты не знаешь Долмата совсем... Он умеет быть разным.
Серебряная сережка выскользнула из моих губ, мы соприкоснулись носами.
– А ты бы хотела... чтобы я взял и поверил... что ты взяла вот так... и позволила... вот так... себя проиграть... или выиграть?
– Что же в этом особенного?.. Почти все женщины, которых проигрывали мужья, с легким сердцем шли к победителям...
Словно мурлыкала – приводила бесспорно достоверные исторические примеры – сбивчиво и торопясь, но все же упорно упорствуя в своем желании высказаться: героинь помянуть поименно. Вопреки вкрадчиво-наступательным действиям с моей стороны.
В этот раз мы были чересчур болтливы. Вместе и уронились.
– Бюст из бронзы, – спросил я зачем-то, – он чей? Для кого?
Прошептала:
– Терентьева бюст.
Мы прилипли друг к другу, сплелись и больше не занимались бессмысленными разговорами.
Под утро мне приснился сон ..................... Скалистый остров .................
Надо открыть. Итак, это случилось утром; то, что случается утром, менее всего походит на сон. Надо открыть, Юлия. Звонок. – Не открывай. – Нет, надо открыть, Юлия. – Зачем? – Ну как зачем? Разве не надо? – А ты думаешь, надо? – А разве не надо? – А ты думаешь, да? – Да, Ю. Она спряталась у меня на антресолях. – Меня нет. – Я отворил дверь, и действительно – он.
Нет, просто если звонят, надо открыть. Вот и вся философия.
– Наконец-то, – промолвил Долмат Фомич, войдя и сняв шляпу. – Слава Богу, нашел. – Он повесил шляпу на ручку двери (перед отъездом Екатерина Львовна продала вешалку). – Я уже испугался за вас.
Я молчал. Не надо за меня пугаться.
– Где же вы пропадаете? Почему не посещаете наши обеды? Зачем вас нет вместе с нами?
Молчу.
– Плохо, голубчик, – стыдил Долмат Фомич, – мы к вам с открытым сердцем, а вы?.. Вы нас игнорируете... Ведь это так называется... игнорируете!.. После всего, что между нами произошло... («А что, собственно, между нами произошло?») ...так поступаете с нами?.. Ай-яй-яй. Вы же член Общества, Олег Николаевич!
Мы стояли в прихожей. Он ждал, что я скажу. Ничего не скажу.
– Ну, ладно, ладно, не обращайте внимания... Это я вас, как старший товарищ... Должен ли я как старший товарищ? – засмеялся, мол, должен.
И добавил серьезно:
– Я ведь вижу ваш рост.
И, подумав, сказал:
– Мы ведь все, Олег Николаевич, видим... Какой вы духовной жизнью живете...
Обвел взглядом прихожую.
– Но почему в этой квартире?
Странный вопрос. По идее, мне следовало извиниться за то, что у нас не убрано.
– Нет, я не за тем пришел, чтобы вас упрекать. Я к вам по делу, как вы сами, наверное, догадались. Видите ли, временно отсутствует курьер, помните нашего курьера? Так вот я за нее. Лично вам – из рук в руки. Никому не доверил. Сам. Сам принес. – Он достал конверт...
– Что это? – произнеслось мною.
– Приглашение. На заседание. И не говорите, что не сможете придти!.. Мы ждем вас.
Я промычал:
– М-м-м-м.
– Никаких «м-м-м-м». Придете, вы обязательно придете. Вы нам нужны. А мы нужны вам. Вы многое поняли и поймете еще больше. Как вы все-таки похудели!.. Совсем себя не бережете!.. Вы опять ничего не едите!
– Ем, – сказал я машинально.
Он положил руку мне на плечо, дружески сжал, я отстранился, я спросил неприветливо, почти зло:
– Наверное, кофе хотите?
У нас не было кофе, был чай.
Он не хотел.
– Нет, не буду вас отвлекать.
Однако прошел в комнату.
– А хозяйка-то где?
И, не дожидаясь ответа, Долмат Фомич выдохнул:
– Ах да. Извините.
Что «да»? Что «извините»?
Мы оба смотрели на лестницу, на антресоли.
Ну? Чихни, кашляни, шевельнись, урони пепельницу, она лежит на матрасе. «У вас мыши?» – «Нет, это я, Юлия». И вышла бы, спустилась бы вниз. «Прости, Долмат, ты сам все видишь. Вот так». И он бы увидел. Вот так. А я бы сказал: «Долмат Фомич, хватит ломать комедию, мы не хотим вас обманывать». И: «Это любовь?» – спросил бы он. «Это жизнь», – я бы ответил.
