– При чем тут, скажи, демократия? – слышал я сквозь сон, как она возмущалась среди ночи внизу. – Разве собаки до путча не гадили?
– Еще как гадили, – соглашался майор, уже изрядно подвыпивший.
– А он говорит, что не так. Что только сейчас... А ведь путч был когда?.. В конце лета был путч. А собак вывозят на лето. Вот и не гадили... Собаки на дачах летом живут... В отпусках... Их после путча уже привезли... вот и гадят... а он...
– Срут, – сказал компаньон.
Я не понимал этого. Я не понимал, почему Екатерина Львовна так уверена, что я ненавижу домашних животных? Потому что я всего лишь рассказал ей сон про Эльвиру? Как хотел ее зарубить топором?.. Болван. Нашел кому рассказывать!.. Я рассказывал сны ей зачем-то... Зачем?
– Он сочиняет стихи.
Ложь! Тебе не понять!.. Ты залезла в мои записи, глупая женщина! Записи, верно, мои, да стихи – не мои! «Морозной пылью серебрится его бобровый воротник...» Нам так с вами не написать, Екатерина Львовна!
Вошел: и пробка в потолок!
Вина кометы брызнул ток,
Пред ним roast-beefокровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым!
Восклицательный знак – уже от меня, не удержался поставить...
И ананасом золотым!
После иронической фразы о принципах выбора мяса в условиях отсутствия выбора приводился нехитрый, адаптированный к обстоятельствам времени рецепт ростбифа.
В среду пришла Юлия.
Я еще спал. Самые нелепые сны снятся почему-то под утро. Я ходил на ходулях по Летнему саду, по скользким листьям опавшим. Подо мной прогибались ходули, они были какие-то гибкие, не деревянные. Никогда не ходил на ходулях. Некто в свисток свистел. Свист в звонок превращался.
Уже наяву, застегиваясь, дооблачаясь и думая, что все-таки не ко мне, шел, спотыкаясь, к двери.
Нет, стояла девушка в светлом плаще с приподнятым воротником.
– Здравствуйте. Олег Николаевич – вы?
– Я, – сказал я.
– Я курьер. Меня зовут Юлия.
– Здравствуйте, Юля.
– Юлия, – поправила гостья. – Я курьер.
То, что курьер, только сбило меня. От жены, я подумал. Повестка, наверное, в суд.
Хотя – какая повестка? С курьером...
Она видела, что не врубаюсь.
– Долмат Фомич просил забрать материал для газеты. Знаете такого?
Я обрадовался:
– Ну конечно, а как же? Вы проходите. Что же вы не проходите?
В общем, впустил.
– Готов материал?
– Да какой материал!.. Тоже мне материал!.. Два материала... (Ворчу.) Я бы сам занес. Не тот случай.
– У них еще нет офиса. Адрес редактора никто не знает.
– Но вы-то знаете?
– Я знаю... И потом, за меня не беспокойтесь, я не перетрудилась. Вы у меня за все время первый... – она запнулась, – не клиент, а как это?.. Адресат?
– Сослуживец, – предположил я.
– Хотя бы, – согласилась курьер.
Я поинтересовался:
– А давно вы работаете?
– Два месяца.
– И что же за два месяца ни с кем не... сообщались?
– Ни с кем. К вам первому.
– То есть числитесь просто?
– Нет, почему же, просто работы не было... большой.
– А сейчас появилась... большая?
– Как видите. Ну так где ваш труд?
– Раздевайтесь, – сказал я, спохватившись. – Я сейчас принесу.
– В другой раз, – сказала она. – Мне некогда.
«Некогда, некогда», – постукивало у меня в голове, когда поднимался к себе по лесенке. Там, на матрасе, записей не было. И под матрасом не было. Я сосредоточивался, вспоминал, не к месту и не ко времени заторможенный. Вспомнил. Вложено в «Кулинарию».
Вниз спустился, подошел к телевизору. Так и есть: между вклейкой «Телятина» и вклейкой «Свинина»... Но почерк ужасный какой!.. Какие каракули!.. Фу-ты, как нехорошо, как некрасиво!.. Да о чем же я думал, когда это все выписывал?..
Я вернулся к Юлии.
– Знаете, я, пожалуй, перепишу. А то жуть какая-то...
– Сойдет, – сказала курьер и, свернув мои бумажки в трубочку, засунула в карман плаща.
Работа, конечно, не весть какая, но можно было бы и поаккуратнее.
– Это черновик. Я переделаю. Перепишу.
– Я вам сама перепечатаю. Не беспокойтесь.
– Еще чего не хватало, – я попытался вынуть торчащую из кармана трубочку. – Вы же курьер!
– Драться будем? – насмешливо спросила Юлия, резко от меня отстраняясь.
