Публика здесь была вся в доску своя, намеренная, сознательная, в основном вкладыш приобретали сознательно «ради прикола», но случались и такие, которые – «на всякий случай». Замороченный бытом пенсионер, какой-нибудь мечтатель, грезивший об улучшении жилищных условий, тихий иногородний, еще не решивший своих проблем с пропиской, запросто могли сюда забрести. Им, как и всем, впрочем, прочим, объяснялось, что-де сей документ не имеет ни малейшей юридической силы, и тем не менее они находили полезным приобрести бумажку, уж больно выглядела представительно. Иностранцы тоже не брезговали вкладышами – то эфиоп, то нигериец придут получить (скорее всего нелегалы), то студент из Таиланда; европейцам, американцам, им тоже нравилось приобретать петербургское гражданство, – давали всем, кто соглашался мнить себя петербуржцем.
* * *
– Чибирев!
Большегубая юница, вся сияя от радости, подсела к нему.
Сказала бы «Борис Петрович», Борис Петрович сразу бы узнал, а так не сразу, замешкался на секунду-другую, и вдруг – протяжно ликуя:
– В-в-в-в-в-в-в-вика! – воскликнул.
Как въехал на горку.
Ну конечно! Виктория, недавняя практикантка. Немецкий язык. Полностью: Виктория Викторовна, по прозвищу Двойная Победа, больше похожему на воинский титул.
Борис Петрович еще сильнее, чем она, обрадовался, потому что почувствовал, что ее радость неподдельна, – все-таки мало на свете людей, которые стали бы так радоваться при встрече с ним, с Борисом Петровичем. И даже еще сильнее – потому что почувствовал, как его внезапная радость, подзаряжает радость ее, первопричинную, а он, стало быть, это почувствовав, еще рад сильнее.
– Вы специально при галстуке? – спросила Двойная Победа, смеясь.
– Ну а как не специально? Мой образ.
– Улетно! Это так же, как если бы вы в школу пришли с пирсингом в носу.
Борис Петрович представил себя с кольцом в носу, улыбнулся:
– Коньяк? Пиво?
Коньяк.
На самом деле в школе он ее и не замечал почти. Ну, была, пыталась преподавать немецкий. Помнится, он ей подписывал какой-то отчет. А до этого давал наставления.
Окликнула бы его так на улице: «Чибирев!» – Бориса Петровича покоробило бы, а здесь – и хорошо, что не «Борис Петрович». Только он так подумал, как сказала она:
– Борис Петрович, я в школе не буду работать, в турфирму пойду.
– Вот такие вы все. Ну что ж. Право выбора. Это да.
– А вам, скажите честно, не надоела школа?
– Я же этот, – отвечал неопределенно Борис Петрович, – я же директор. Вполне.
Что такое «вполне», он бы сам не смог объяснить.
– Вы гражданин? – Но так как Борис Петрович не понял вопроса, переспросила развернуто: – Вы получили петербургское гражданство?
– Еще нет, Вика, пришел получать. Если дадут, Вика.
Приятно было ее называть по имени; словно играешь в дартс: «Ви-ка» – кидаешь дротик и попадаешь. Или не попадаешь. Он чувствовал, что не попадал. Но не о проблемах же среднего образования с ней разговаривать.
– Конечно, дадут, – сказала Вика. – Между прочим, сегодня скидка на пиво гражданам Петербурга.
– А мы коньяк, – изрек Борис Петрович, получилось против желания веско.
Первый Гражданин тем временем произносил короткую речь. Борис Петрович пропустил за разговором с Викой, о чем говорил Рекшан, но то, что речь его была зажигательной, понял по спорадической вспышке всеобщего ликования. На подиум взошел чернобородый директор арт-центра Николай Медведев, он держал пачку вкладышей. Он был похож на доброго Карабаса-Барабаса, аккуратно подстриженного. К подиуму потянулись желающие получить петербургское гражданство.
– Идите, – сказала Двойная Победа.
Борис Петрович пошел. И встал в очередь.
Был момент, когда он подумал: в молодежные игры играю, – но тут же отогнал эту мысль; публика тут собралась фифти-фифти, половина – как Вика, студенчество, юношество, старшеклассие, племя (за пределами учебных заведений) незнакомое, младое, зато другая половина – сорок и выше. Борис Петрович заметил: старики здесь вели себя раскованнее, чем молодежь, увереннее, проще; им было в радость дурачиться, представляться, художничать, самоирония их не стесняла; они хорошо знали друг друга, а если не знали, легко находили друг с другом общий язык; их, давно отхипповавших свое, объединяла теперь общая память о странном, веселом, безрассудном, почти позабытом прошлом, в котором всем все было на удивление понятно и в котором никто не думал о дне завтрашнем, зачем-то ставшем сегодняшним днем. Люди заслуженные, с идеалами. Узнав известного в свое время ударника (барабанщика, а не ударника соцтруда), Борис Петрович вспомнил, как сам в студенческие годы бывал на квартирниках, на подпольных (в подвалах) концертах заезжих рок-групп, как сам переписывал от руки текст на английском оперы о Суперзвезде, как перепаивал транзисторный усилитель проигрывателя «Вега-103», чтобы поднять верхние частоты и опустить нижние. Он ощутил себя своим среди своих, ему стало легко. В конце концов, сумасбродная идея неформального петербургского гражданства (в пику вечно скучным властям) зародилась в среде этих дядек и тетенек, таких же, как он. Как я, подумал Борис Петрович.
