С этими словами я в бешенстве отступил в сторону. «Если мне с тобой не совладать, — думал я, — то неужто от тебя не убежать!» Схватил бутылку «Хунцзун лема» и с бульканьем вылил в рот. Не забывая при этом краешком глаза наблюдать за ней. Неторопливо встав, она усмехнулась и направилась в кухню. Сердце екнуло, когда я услышал звук льющейся из крана воды. Я осторожно двинулся вслед: она стояла, подставив голову под сильную струю. Согнувшись под прямым углом и выставив костлявый зад, она двумя руками опиралась о грязные края раковины. Зад у моей женушки что два окорока, которые вялили на ветру лет тридцать. Вот уж не стал бы сравнивать эти пересушенные окорока с округлыми ягодицами тещи. Но те так и стояли перед глазами, и наконец я понял, что ревнует жена не совсем чтобы без причины. Белоснежная и наверняка ледяная струя воды с шумом падала ей на затылок и разлеталась множеством брызг. Волосы превратились в клочья пальмовой коры, покрытой белыми пузырями, а из-под воды доносились всхлипывания: так квохчет подавившаяся кормом наседка. Я испугался, что она простудится, и на какой-то миг в душе шевельнулась жалость. Показалось, что, подвергнув эту тщедушную женщину таким мучениям, я совершил тяжкое преступление. Я подошел к ней и дотронулся до спины: холодная как лед.
— Будет, — буркнул я. — Не стоит так мучить себя. Зачем нам делать глупости, которые огорчат наших близких и доставят радость врагам.
Резко выпрямившись, она обожгла меня взглядом покрасневших глаз. Так она стояла, не говоря ни слова, секунды три, и в меня вселился такой панический страх, что я попятился. А она вдруг со звоном выхватила из стойки сверкающий сталью нож, купленный недавно в магазине металлоизделий, описала им полукруг у груди, приставила себе к горлу и резанула вниз.
Вне себя я бросился к ней, схватил за запястье и вырвал нож.
— Дрянь! — воскликнул я, охваченный брезгливостью к тому, что она только что проделала. — Жизнь мне испортить хочешь! — И изо всей силы метнул нож в разделочную доску. Лезвие вошло в дерево аж на два пальца — придется попотеть, пока вытащишь. Потом я шарахнул кулаком в стену, которая даже загудела, а от соседей заорали: «Что там у вас стряслось?!» В бешенстве я заходил кругами, словно леопард в клетке.
— Не могу больше, — выдохнул я. — Нельзя, черт побери, жить так дальше.
После нескольких десятков кругов я пришел к выводу, что какое-то время нужно еще пожить с ней. Подать на развод сейчас все равно что заказать себе место в крематории.
— Давай расставим всё по местам сегодня же! — сказал я. — Пойдем к твоим родителям, пусть рассудят, кто прав, кто виноват. И у матери спросишь, было между нами что-то или нет.
— Ну что ж, пойдем, — согласилась она, вытирая лицо полотенцем. — Если вы, кровосмесители, не боитесь, то я и подавно!
— А кто не пойдет, тот рогоносец и ублюдок, — добавил я.
— Верно, — подхватила она. — Кто не пойдет, тот рогоносец и ублюдок.
На пути к Кулинарной академии нам встретилась колонна машин: городские власти принимали иностранных гостей. Впереди ехали с иголочки одетые полицейские на мотоциклах, в темных очках и белоснежных перчатках. Мы на время перестали скандалить и застыли, как два дерева, рядом с акациями у края дороги. Из канавы несло жуткой вонью от разлагавшихся трупов животных. Холодной как лед рукой она несмело цеплялась за мою. Я презрительно глядел на колонну иностранных гостей, а душа полнилась отвращением к ее холодным пальцам. Большой палец невероятно длинный, под твердыми ногтями — зеленоватая грязь. Но смелости стряхнуть с себя ее руку не нашлось — ведь так она бессознательно искала защиты, подобно утопающему, который хватается за соломинку.
— Сучье отродье! — выругался я.
Из толпы, расступавшейся перед внушительной колонной, на меня глянула, повернув голову, какая-то плешивая старуха. Сидевшая на ней мешком длинная шерстяная кофта была застегнута на множество белых пластмассовых пуговиц, очень крупных. У меня к белым пластмассовым пуговицам просто физическое отвращение. Это еще с детства, когда я болел свинкой. Из носа у врачихи несло какой-то дрянью, а халат на груди был застегнут на большие пластмассовые пуговицы. Она коснулась моей щеки толстыми, липкими пальцами, похожими на щупальца осьминога, и меня тут же вытошнило. Жирная физиономия, посаженная прямо на плечи, одутловатое лицо, полный рот медных зубов. Когда старуха в толпе взглянула в мою сторону, меня аж передернуло. Я повернулся, чтобы уйти, но она подбежала к нам мелкой рысцой. Оказалось, это знакомая жены. Она нежно взяла жену за руки и стала старательно трясти. При этом наваливалась на нее своим жирным телом, пока они стали чуть ли не обниматься и целоваться. Ну просто мать родная! Вполне естественно, я тут же вспомнил про тещу. И надо же ей было выродить такую дочку! Я зашагал один в сторону Кулинарной академии с намерением немедленно расспросить тещу, не из детского ли дома она взяла дочку на воспитание, а может, ей перепутали ребенка в роддоме. Ну и как быть, если окажется, что все так и есть?
