Она горько зарыдала…
— Он — он ушел… всего на день раньше…
Но тут же продолжала очень холодно:
— В его смерти ты не виноват. Иначе бы я тебя… С того времени я не живу, я мертва, не верь, что я живая!.. Я бы покончила с собой, если бы меня не разжигало чувство Мести. Месть — великая Блюстительница жизни. С тех пор я жила только мыслью о мести. Но — раздавить тебя?.. Тьфу! — Понемногу я успокаивалась, пока не успокоилась…
Сначала я наблюдала и следила за каждым твоим шагом. У меня были сыщики. Но, в конце концов, мне это опротивело, как и все на свете. Я хочу дожить до конца эту очаровательную жизнь спокойно, кротко, в уединении. Я живу теперь в деревне, развожу кроликов, пишу комедию и, может быть, даже стану актрисой. Но у меня кончаются деньги. Князь, я пришла сегодня, собственно говоря, для того, чтобы у тебя стрельнуть немного денег. Так что: требую, чтобы ты ежегодно давал мне 5000 марок, — не подпрыгивай! Больше мне не нужно! а когда я стану известной писательницей, актрисой, крупным владельцем кроличьей фермы, я откажусь и от этого.
Я таял в темном всесжигающем блаженстве.
— Хельга, Господи Боже мой — пять тысяч… пять миллионов буду давать вам! Если бы вы знали, если бы вы знали! Вы не знаете, что я выстрадал…
Она улыбнулась, так благосклонно и любовно махнула нежной ручкой — и задрожала. Бедняжка! Что ей пришлось вынести!.. И пошла прочь.
— Хельга! — я не мог позволить ей так просто уйти, — может ли все это быть?.. Да, все, как вы объяснили мне, оказывается так естественно, все так прекрасно совпадает. Но все-таки — не сон ли это, что вы — живы?
Она остановилась.
— Ты-таки олух! До сих пор у него не вылетела из головы эта глупость! Впрочем — можешь когда угодно пойти в башню и убедиться. Слона и Льва ты, скотина, убил; так возьми с собой настоящего льва и всех остальных из парка! Я тебе гарантирую, что они пойдут с тобой как собаки и что до твоего паршивого тела даже не дотронутся!
И опять пошла к лесу.
— Хельга — а разве мы — уже — не увидимся?
Она еще повернула на ходу голову и воскликнула каким-то странным голосом:
— Увидимся, еще раз увидимся!
Сижу, сижу. Через минуту поднимаю глаза. Ее здесь уже нет. Исчезла в лесу…
Ай-ай! 5000 марок в год, Господи Боже! Так вот что осталось от всех тех ужасов!..
Я блаженствую настолько, что просто от всего этого дурею, я Бог, я Бог…
12 августа.
В Берлине. Я счастлив. Опять пьянствую, и целую, и ликую. О, какая красота, избавиться от ужасного, душившего меня бремени, с которым доведенный до отчаяния человек уже привык связывать неразлучно свою жизнь! Кто не познал этого чувства, не познал счастья, не жил.
Не понимаю только — теперь, правда, смеясь, — как я мог быть так долго таким отпетым дураком. Думать, что покойник мог раз за разом приходить к человеку в гости, нет, но такое! Нормальное привидение должно быть все-таки настолько порядочным, чтобы появиться внезапно и сразу исчезнуть, как искра, выскочившая из печки.
Звонит мне Эйленбург… Красота! Ура! Слава Тебе, Боже, Человеколюбче! и Baccho Liberatori![33]
13 августа.
Где-то за этой радостью меня начинает неприятно грызть определенное сомнение, вроде мыши в подполье… Уверен ли я абсолютно, что в последний раз она не была опять всего лишь призраком? Она сказала, что все об этом красном институте и т. д. выдумала; кто может мне поручиться, что она не выдумала тогда и все остальное из своего рассказа о бегстве из голодной башни?..
Многое из прошлого трудно объяснить — если она была живая, но если была мертвая — еще труднее.
А потом, тогда в том лесу, она слишком быстро исчезла… Ей пришлось бы бежать как лошади. Я, конечно, был как во сне, обалдевший, а в таких случаях человек легко теряет чувство времени. Она могла также спрятаться за копной ржи… она ведь полна коварства…
Собственно говоря, я опять не знаю ничего определенного. Это ужасно… Отчего меня так жутко затрясло?.. Гугугу…
Но все это глупость, абсолютная. Она жива, и я от нее отделался навсегда. Probatum est[34]… Мне только не нравится, что она стала кролиководом, писательницей и актрисой. Хотя это похвально, что она занимается не ягуарами, а полезными кроликами, но это не аристократическая passion
