— Да, в леса отправлены две группы. Одна в Днестрянский, под командованием фельдфебеля Зебольда, кличка Витовт, вторая — в Градчанский, в так называемую Коржевскую долину. Ею руководит шарфюрер Карл Лансберг, кличка Магистр.
— Знаю, знаю. Хорошие, надежные люди. Но, позвольте спросить вас, дорогой Вилли, к чему все это? Зачем так усложнять операции? Не проще ли присоединить ваш отряд к отряду полицейских и полевых жандармов, да наскрести еще пару взводов тыловиков, и бросить их на эти лесные банды?
— Уже бросали. Объединенный отряд полиции, жандармерии и охранной роты провел операцию против отряда «Мститель». А результат? Потеряли около четверти личного состава убитыми и ранеными. И вернулись, по существу, ни с чем.
— Потому что стоит только вывести наших полицейских на опушку леса, как они начинают дрожать и паникуют, — нахмурился Роттенберг. — А партизанские банды следует громить сильным и безжалостным кулаком. Я вам вот что скажу: сюда бы пару батальонов фронтовиков, и мы бы…
— Но фронтовики нужны фронту, — вежливо напомнил Штубер. Он знал: Роттенберг считает себя сильной личностью, поэтому подобные разговоры сводит в основном к тому, что все они здесь, на оккупированной территории, сверх меры терпеливы и гуманны.
— Именно на это и ссылаются каждый раз там, наверху, когда требуют усилить борьбу с партизанами и подпольщиками. Однако не забывают напомнить, что в нашем распоряжении отряд специального назначения!… А коль так, объяснять активизацию в нашем регионе партизанского движения становится все труднее.
— Я понимаю вас, господин штурмбаннфюрер.
— Активнее, Штубер, активнее, — уже почти по-отечески посоветовал Роттенберг. — Выявляйте и уничтожайте. Уничтожайте и выявляйте новых! Командиров и связных передавайте нам. Подпольщиков и большевиков, оставленных для организации партизанского движения, — тоже нам. Всех остальных — на ваше усмотрение.
— Господин Ранке уже, надеюсь, сообщал вам, что задуманная нами операция не ограничивается лишь разгромом партизан. Это большая политическая акция, предусматривающая дискредитацию партизанского движения в глазах местного населения…
— Разве оно еще нуждается в дискредитации? Или, может быть, надеетесь, что эти варвары знают, что такое дискредитация? Наивно, Штубер, наивно. Они боятся только пуль и виселиц.
— Которых, кстати, тоже перестали бояться, — неожиданно заметил Штубер, закидывая ногу на ногу и вынимая пачку сигарет. — Угощайтесь, господин штурмбаннфюрер, — французские. Из парижских запасов.
Роттенберг взял сигарету, осмотрел ее, обнюхал и, положив в ящик стола, не извинившись, не спросив разрешения, потянулся еще за одной.
— Возможно, во Франции или в любой другой цивилизованной стране все ваши игры в «рыцарей» и сногсшибательные акции имели бы определенный резонанс. Я знаю, вы знакомы со Скорцени. Он вам даже покровительствует. Но, при всем уважении к вам и вашим друзьям, я буду принимать самые решительные меры, если повторится нечто подобное затее с Беркутом, который, как оказалось, довольно легко обвел вас вокруг пальца.
«Сволочь Зебольд!… — подумал Штубер, стараясь сохранять спокойствие. — Наверняка доносит не только Ранке, но и гестапо. Причем со всеми подробностями…»
— Я воспринимаю этот случай несколько иначе, — заметил он. — Получилась довольно-таки интересная операция. По крайней мере теперь я хорошо знаю, что представляет собой эта группа Беркута. И особенно — ее руководитель.
— Они должны представлять собой гору трупов! — прохрипел Роттенберг, всей тяжестью своего тела наваливаясь на стол и выбрасывая вперед (словно пытался вцепиться в Штубера) огромные волосатые кулачищи. — Вы же… Ради того, чтобы полюбоваться рожей Беркута, вы отправили на гибель нескольких своих людей и освободили партизанского связного. Кому нужны такие бессмысленные жертвы, Штубер?! За одного только старика Лесича вас уже следовало бы предать суду. А ведь на вашей совести лучший наш агент Кравчук. И трое полицейских… Поймите меня правильно, Штубер: я не хочу портить с вами отношения. Как старый юрист, я вообще-то привык к компромиссам. Но только с коллегами. А не с врагами. До сих пор я никому не докладывал о том, что у вас здесь происходит. Но если смерть этих людей не будет искуплена жизнями сотен партизан, я просто откажусь понимать вас. А что такое гестапо, вам, надеюсь, объяснять не нужно.