— Шагом — марш!
Средний подъезд дома Хранителей был прямо перед ними.
Маршируя, они пересекли площадь и поднялись на крыльцо.
В вестибюле было много людей. Уже знакомый Питеку чиновник заспешил к ним.
— Что вам…
Уве-Йорген кратко приказал:
— Молчать!
Чиновник умолк.
Уве-Йорген приказал:
— К Главному Хранителю! Живо!
Чиновник попятился:
— Это невозможно! Изложите ваше дело, и я…
Уве-Йорген, не снимая автомата с груди, только задрав ствол, выпустил очередь. Штукатурка посыпалась на пол.
— Вопросы есть? — спросил пилот.
Чиновник молчал.
— К Хранителю, живо! Ну, долго мне ждать?
— Но… его нет!
— Веди!
— Но его действительно нет! Он в Сосуде!
— Я тебя самого загоню в сосуд, — сказал пилот. — И ты там останешься, покуда тебя не выплеснут вместе с дерьмом. Ну?!
— Пожалуйста, — тихо проговорил чиновник. Переведя взгляд на Питека, он лишь укоризненно покачал головой. — Я отведу вас.
— Если ты еще будешь болтать…
Чиновник повернулся и торопливо пошел.
Трое зашагали за ним, четко ступая в ногу. Уве-Йорген любил театр и знал — или полагал, что знал, — какие сцены нравятся людям.
Трое зашагали в ногу по бесконечному коридору. Остановились перед железной дверью.
— Открыть!
Чиновник послушно отворил. Руки его подрагивали.
— Вперед — марш!
Лестница. Площадка, перегороженная решеткой.
— Вперед, ты!
— Сейчас, сейчас… Одну минутку…
Чиновник возился. Потом повернул лицо к пилоту, вымученно улыбаясь:
— Надо разрядить. Иначе…
— Быстрей!
— Да-да, сию секунду…
Наконец решетка поднялась.
— Вперед!
Снова коридор. Снова железная дверь.
— Открыть!
Дверь распахнулась. За нею был кабинет.
Уве-Йорген взглянул на Питека:
— Тут?
— Да.
Они вошли, громко, четко стуча каблуками.
Здесь по-прежнему был стол, а у стены — пульт. Компьютер работал; никого не было.
— Где он?
Чиновник развел руками.
— Я же говорил вам: его нет…
— Когда будет?
— Кто может знать это?
— Ладно. Веди к другому Хранителю.
— Они сейчас все вместе… там, в Сосуде.
— По ту сторону улицы, — подсказал Питек.
— Веди туда.
Чиновник покачал головой.
— Туда вам не пройти.
— Даже с этим? — Пилот похлопал по прикладу автомата.
— С чем бы то ни было, — ответил чиновник, чуть улыбнувшись.
Уве-Йорген едва не скрипнул зубами: вся постановка оказалась ненужной, премьера сорвалась: преимущество внезапности было утеряно.
Однако бороться надо до последнего.
Уве-Йорген уселся в кресло.
— Будем ждать. Ты тоже. Сядь вон туда.
Чиновник послушно уселся.
В молчании потекли минуты. Белый, спокойный свет лился в окна. Милое солнышко, звезда Даль, затаилась, как представлялось Уве-Йоргену, перед командой: «В атаку — вперед!»
* * *
Раскапывать руины Иеромонаху понравилось. Работа была спокойная, интересная. То одно найдешь, то другое. Он раскопал все-таки вход в тот домик. Стал выкидывать землю изнутри. Повозился изрядно. Время от времени вылезал, отирал пот со лба — день был, как обычно, жарким, — поглядывал, где девица, не сбежала ли. Нет, всегда была поблизости. Тихая, смутная немного. Скучает, понимал Никодим. Так и должно.
Пара ему нравилась. Она — молодая, пригожая. Он — солидный, надежный. Совет да любовь.
В свой час позвала обедать. Поели. Никодим пробовал заговаривать. Хотелось поговорить о жизни — как она ее понимает. Девица отмалчивалась. Хотя ей, молодой, и негоже было молчать, когда спрашивают старшие.
Отдохнув, Никодим полез копать дальше — все равно ничего другого не придумать. Вырыл шкатулку с кристаллами, попалась еще фотография, залитая пластиком, сохранная. Была она вделана в крышку той шкатулки изнутри. Фотография была скорбная. Люди стояли у надгробной плиты. Вокруг — деревья с длинными иглами, здешние. Схоронили, верно, давно: плита уже влегла в землю.
Кто-то из здешних преставился, стало быть. Имя есть на плите. Как же его звали? Все равно, конечно, но — любопытно.
Снимок был небольшой, плита смотрелась наискось, прочитать было трудно. Однако зрение у Иеромонаха было отменное, не испорченное чтением смолоду. Он прищурился, повертел снимок и прочел все-таки. Одолел.
Ганс Пер Кристиансен — вот что было написано на плите. И дальше — несколько строк, помельче, уже и вовсе неразличимо.
