Stories, или Истории, которые мы можем рассказать - страница 123

— Тогда ей придется выбросить бюстгальтер, — рассмеялся отец.

Родители Леона все еще смеялись, а он прошел в свою старую комнату, кое-как разделся и забрался в постель, выжатый как лимон. Комната прыгала у него перед глазами.

Было так странно и одновременно уютно вновь оказаться в этих стенах, где прошло его детство и юношество, стенах, на которых висели старые плакаты с изображениями кумиров его детства — Джимми Пейджа и Джимми Гривза. Нетронутой оставалась и его хаотичная библиотека, где «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» и «Капитал» делили место со сказками Энтони Бакериджа о проказах двух парнишек по имени Дженнингс и Дэрбишир — «Дженнингс идет в школу». «Дженнингс и Дэрбишир», «Спасибо Дженнингсу» и еще пара-тройка десятков историй — чего только не случалось с Дженнингсом! Леон когда-то любил Дженнингса, он даже хотел им стать! Полная ахинея, конечно, но в этот момент Леон не придавал этому никакого значения, потому что — о, Руби — простыни были такими мягкими и чистыми, а его родители приняли его обратно, не пристыдив и не задавая вопросов, словно он и не уходил никогда, словно никогда не выбрасывал ключ от входной двери. И Леон знал, что так будет всегда, пока они живы, они никогда не отвернутся от него. И ему не могло быть неудобно оттого, что он спал под покрывалом с картинкой из фильма «Челюсти», потому что он так устал, был просто сметен… сметен… сметен… сметен усталостью, его глаза закрывались — и он чувствовал, что уснет, как только положит голову на подушку. И уснул.

Он уснул, взрослый мужчина в детской спальне, ощущая на коже груди прохладный медальон святого Кристофера. А впереди его ждали многие километры пути.

Терри нравилось принадлежать. Теперь он понимал это.

Принадлежать «Газете», принадлежать женщине. Это было так здорово! Терри был рад, что его не уволили. И счастлив, что они с Мисти не расстались. То, что он женится в следующем месяце и станет отцом в следующем году, — не пугало его. Напротив, от этого у него возникало чувство, что он принадлежит этой женщине, и своему еще не рожденному ребенку, и целому миру.

Но иногда работа в «Газете» казалась ему обычной, заурядной работой, где кто-то старший по должности всегда диктует тебе, что делать. Иногда казалось, что «Газета» по сути не слишком и отличается от ликероводочного завода, за тем единственным исключением, что на заводе гораздо сложнее было вести разгульный образ жизни. А иногда и Мисти выводила его из себя.

Они сидели друг напротив друга в электричке, ожидая отбытия, и Мисти зачитывала вслух отрывок из дешевой книжки под названием «Пламя любви», которую только что купила. И Терри начал понимать, что другая сторона любви — это вовсе не ненависть. Изнанка любви — раздражение.

— Ты послушай вот это! «Она прошла сквозь французские окна и внезапно ощутила, как его сильные, мужественные и грязные пальцы прикасаются к ее платью из тафты. Садовник Майлз опустился перед ней на колени, изучая взглядом из-под тяжелых век. — Мисти захохотала. — Она прерывисто вздохнула, когда он поцеловал подол ее платья. „Валери, — сказал он. — Ты понимаешь, насколько это огромно?“».

Шумная толпа бизнесменов, шатаясь, продефилировала мимо по коридору. От них пахло жареной картошкой с беконом и спиртным, проглоченным на скорую руку в привокзальном баре. Бизнесмены окинули Мисти жадными взглядами. Терри с ненавистью посмотрел на них в ответ. Мисти ничего не замечала — она была слишком увлечена своей Дорис Хардман.

— «Никто — и уж точно не этот наглец сэр Тимоти — не достоин большего, чем целовать ваши тапки». — Мисти смеялась так сильно, что с трудом могла выговаривать слова. — Разве не чудо? Тебе разве не нравится? Я обязательно прочитаю все ее книги, боевая тетка!

Терри вежливо улыбнулся. Книжка была забавной — он понимал это, — но и вполовину не такой смешной, как демонстрировала Мисти! Она что, собиралась всю книгу вслух зачитать? Она что, не угомонится до самого Шеффилда? Так будет все следующие пятьдесят лет их совместной жизни?