Леха громко чихнул и начал протирать залепленные пыльцой глаза. Виновато обернулся к Ваське. Лицо Лехи было полосатым, как у индейца. Васька, зажимая рот, заржал и с совершенно истерическим хохотом начал сползать по стене.
За дверью Аллочка зарыдала и пошла на кухню. Она проплакала целых пять минут, потом отправилась умываться в ванную.
За пластиковой занавеской сидел молодой человек с намыленной головой и напевал «Yesterday».
— Заткнись.
И неожиданно всхлипнула еще раз. Он удивленно просунул голову за занавеску:
— Ты чего? Я думал, тетя Галя приехала.
Аллочка долго рассматривала в зеркале припухшие глаза. Молодого человека звали Антон, он был их дачный сосед. У него отключили горячую воду, и он напросился к Аллочке в гости помыть голову. Они вместе росли, у них так было принято.
— Чего стряслось?
— Леха приезжал.
— Этот здоровый жлоб?
— Да.
Она вышла и снова села на кухне. Русская молодая женщина. А в ванной Антон включил душ. Его волосы кончались ниже лопаток и были много гуще, чем у Аллочки. В Москве волосы пачкаются за три дня, а сегодня он собирался встретиться с барышней. С грязной головой — никак. Конечно, здорово, что удалось попасть к Аллочке. Однако, похоже, только что он чуть не влип в историю: Леха мужик крутой.
Антон задумался о смысле жизни:
«Я люблю стерв. Мне по душе неглупые обеспеченные молодые дамы, способные постоять за себя. Ибо холодно здесь, в нашем лучшем из лучших миров: к октябрю под одеждой выцветает загар, стирается об морозную сетку на стекле, и уличные тени, и об фонарный свет. К февралю в крови пропадают витамины. Растворяются в серо-коричневой тротуарной жиже, как в соляной кислоте.
Здесь должна быть воля твердой и злой, чтобы женщина оставалась красивой и беззаботной после восемнадцати лет. Чтобы блеск в глазах не стал лихорадочным.
От них сложно добиться проку. Это правда. Они не позволяют себя использовать. И это так. Но до тех пор, пока я обхожусь с ними по-людски, они честно платят мне тем же. И с ними легко и просто.
Иногда мне бывает больно, когда смотришь на милую и понимаешь, что у нее нет проблем — с кем скоротать ночь…»
До убийства дело бы не дошло. Хотя кто знает, что мог устроить Леха, увидь он Антона у нее в ванной. Нет. Ну морду бы еще набил, но убивать — нет. Не его уровень решения проблем. В тот короткий миг, когда букет в руках был еще цел, Аллочка просчитала все доступные варианты: мужика в ванной Леха простить не сможет. Да еще на глазах у этого алкоголика Васьки, черт бы его побрал. Не сможет. И захочет, да не сможет. Он бы ушел навсегда. А она, уже почти доведшая роман до свадьбы, позволить себе такого не могла. Но плакала она потому, что любила Леху. Любила Леху, ах, Господи, как!
Подкралась к окну. К выходу из двора медленно шли Васька и Леха. Над головой у Лехи мелькнул блестящий круг. Потом он передал бутылку Ваське. Васька остановился, из горла сделал несколько добрых глотков.
— Знаешь, — глядя на снова появившееся солнышко, сказал Леха, — это все-таки лучше, чем если бы она мне молча отдала букет. Правда? Она меня любит. Она же меня действительно любит!
Васька негромко рыгнул шампанским и согласно кивнул головой.
Невдалеке от Садового кольца вьется Лялин переулок. Хороша, должно быть, была та лялька — курноса, обширна и черноглаза, а может, просто любила все время делать ля-ля, что и по сю пору женщинам свойственно. Любовь ли, ирония или то и другое вместе — только память о ней в каждой белой табличке на углу.
На южной стороне улицы стоит здесь четырехэтажный дом, между синим реставрированным в ампир офисом Кзирэкса и коричневым сталинским линкором.
Серый дом впервые возник в бессонных бдениях старообрядца Николая Николаевича Самоплясова в 1890 году. Пустив под топор десяток дубовых рощ на Оке, он стоял первой гильдии купцом на Москве. К пятидесяти годам осенила угрюмого анахорета маета: ну вот еще баржу досок продал, а что дальше? Нет спокою душе. И решил чернобородый коммерсант строить дом. В детях проку не видел, потомство не удалось по причине постоянных отлучек, а доходный дом — хорошая перспектива на бессильную старость.
